— Вы-то триста граммов, а ваше потомство? — пробурчал Рак.

Неожиданно заговорила Стрекоза. Неожиданным, собственно, было не то, что она вступила в разговор, а то, что, вопреки обыкновению, сказанное ею было начисто лишено эмоций и содержало лишь голые факты.

— Перед тем, как привести ее сюда, — заявила она деловым тоном, — я навела справки и выяснила, что потомство одной Саранчи съедает за лето столько же, сколько две овцы.

Удильщик что-то быстро прикинул в уме и подытожил:

— По-моему, это вполне терпимо. Уж двух-то овец мы вполне могли бы прокормить безо всякого ущерба для окружающей среды. Значит, прокормим и потомство нашего, так сказать, «живого сейсмографа», каким бы оно ни было прожорливым…

— Ну уж нет!!! — выкрикнула вдруг Саранча с надрывом и ударила себя лапкой в грудь. — Для вас оно, может, и терпимо, а для меня нестерпимо! Не бывать этому!!!

— Чему? — испуганно спросил Кашалот. — Ничего не понимаю…

— Тут и понимать нечего: пусть жизнь моя пропащая, а вот дети по моей дорожке не пойдут! Не допущу!!!

Сова глянула на нее с сочувствием и как можно мягче сказала:

— Да как же не допустишь, сердешная ты моя? Эдак-то и я могу сказать: пущай, мол, мои совята, когда вырастут, станут соколами али там, к примеру, райскими птицами… Не серчай на старуху за правду-матку, только вот что я тебе доложу: уж коли ты Саранча, так и деткам твоим никем иным не бывать. Желаешь ты того али нет — от тебя это, голубушка, вот ни на столечко не зависит…

Казалось, устами рассудительной Совы глаголет сам Здравый Смысл, однако реакция Саранчи на ее убедительную речь была совершенно неожиданной:

— Еще как зависит!

Коапповцы воззрились на нее, не зная, что и подумать. По виду Саранчи можно было заключить, что свое странное, даже нелепое утверждение она высказала совершенно серьезно. А она продолжала:

— Я сама ведь почему стала Саранчой? Жизнь так распорядилась. И я сама, и одногодки мои — сестры и братья, появились на свет в самом отвратном месте мать додумалась яички там отложить, другого места не нашла, а скорее всего, и не искала. Теснота, скученность, корма на всех не хватает. Ну, известное дело, жизнь в таких условиях ангелами не делает — ни взрослых, ни детей. Начали мы, личинки, сбиваться в компании. Кулиги — так они называются.

— А себя вы как именовали? — спросила Мартышка. — Кулиганами?

— Нет — саранчуками. Но песенку про кулиганку я петь любила, — и Саранча залихватски спела куплет из этой песенки: — «Шарабан мой, американка, а я девчонка да кулиганка»… Ну вот, — повествовала она дальше, — двинулись мы всей нашей кулигой куда глаза глядят, а глядели они туда, где было больше зелени. Съели всё в одном месте — пошли дальше. Так и повелось. Шли пешком — крылья были еще недоразвитые. В день по десятку километров проходили. Нас и реки не останавливали, даже широкие — переправлялись. Как-то встретилась нам на пути другая кулига. Ну, думаю, не миновать драки… Смотрю — ничего подобного! Наоборот — обе кулиги слились в одну: не разберешь, кто свой, кто чужак. Потом не раз еще вот так же сливались. Не успели оглянуться — нас уже миллионы, потом миллиарды… А тут как раз и крылья подросли. Снялись мы с места и полетели. Один перелет, второй, третий — на десятки километров, на сотни, на тысячи… Даже над океаном отважились пролететь без посадки две с половиной тысячи километров! И сделалась наша кулига, — теперь уже не кулига, а стая, — грозой полей, да что полей — стран и целых континентов!

Но вот однажды, во время одного из наших пиратских налетов увидала я такую картину: на лужайке весело скачет существо — прямо как с другой планеты! Чистенькое, светленькое, зелененькое… И спинка выгнута вверх модным таким горбиком. Сравнить нас — день и ночь. Но в то же время чем-то это существо меня напоминает… И вдруг выясняется, что это родная моя сестрица, единокровная — один у нас отец, одна мать только сестренке моей больше повезло в жизни: следующую порцию яичек после нашей мать отложила на этой просторной лужайке. И так мне стало горько… Эх, мама, мама, думаю, загубила ты судьбу своей доченьки. Что ж ты, мама, поленилась и для нас подыскать такое же райское местечко? Росла бы я на просторе, не вступала бы ни в какие компании, не сделалась бы летучей разбойницей, а стала бы я такой же, как моя сестреночка — чистенькой, ухоженной, светло-зелененькой… И не моталась бы я по свету, а жила бы на одном месте — тихо, мирно и беззаботно, и звалась бы я не проклятым всеми именем «Саранча», а добрым и ласковым: «Кобылка»…

Кашалот всхлипнул, да и коллеги его не остались равнодушными к этой изломанной жизнью трагической судьбе. Гепард нарочито громко откашливался, Сова украдкой смахивала крылом непрошеную слезу, Удильщик нервно теребил свою удочку, Стрекоза, не стыдясь, рыдала в полный голос.

А с Мартышкой вообще сделалась истерика, и ее пришлось отпаивать валерьянкой (благо у Гепарда, как истинного представителя кошачьего семейства, нашлась заветная бутылочка валерьяновой настойки). И лишь Рак крепился изо всех сил в тщетных попытках скрыть, что его тоже проняло. Чтобы замаскировать свои истинные чувства, он сердито бубнил, шевеля усами:

— Верьте ей больше — она вам такой лапши на уши навешает! В их племени все мастера вышибать слезу. Родная сестра у нее, видите ли, в другом сословии, чуть ли не в высшем свете…

Однако если у кого-то и оставались сомнения насчет правдивости рассказа Саранчи, их полностью рассеял Человек.

— В самом деле, друзья, — сказал он, — Кобылка и Саранча настолько непохожи, что долгое время зоологи считали их разными видами прямокрылых насекомых, пока замечательный наш энтомолог, то есть специалист по насекомым, Борис Петрович Уваров не доказал, что это две формы одного и того же существа: если личинка растет в тесноте, то есть в близком соседстве, даже в контакте с другими личинками, получается Саранча, а если в просторных условиях — Кобылка. Как видите, здесь тот случай, когда от матери действительно зависит, какими вырастут ее дети.