Шрифт:
— О, так это вы героиня знаменитой сказки «Белозубка и семь гномов?» — обрадовался Кашалот, спутав Белозубку с Белоснежкой.
Из деликатности Землеройка не стала его поправлять.
— Я героиня не только этой сказки, — сказала она с гордостью. — А «Дюймовочка»?
— Надеюсь, очаровательная Дюймовочка, — Гепард галантно поклонился, — вас не забыли включить в «Книгу рекордов» Гиннесса, причем дважды? Кстати, а в чем ваше второе мировое достижение?
— В чревоугодии, — последовал ответ. — Попросту говоря, в обжорстве.
Все, кроме Гепарда, были несколько шокированы этим неожиданным признанием, Гепард же одобрительно улыбнулся, заметив:
— Прелестно! Что называется, обезоруживающая откровенность.
— Она обезоружит вас еще больше, когда вы ознакомитесь с цифрами, — заявила Землеройка, ничуть не смутившись. — В них больше поэзии, чем в иных стихах! Судите сами. Я вешу чуть больше грамма — один и две десятых, если точно. А съедаю в сутки шесть граммов, то есть в пять раз больше собственного веса.
— В пять раз?! — неисправимый скептик Рак захихикал. Чемпионка смерила его насмешливым взглядом и продекламировала:
Я вижу, кое-кто не верит и смеется, Он сомневается — мол, как ей удается Свершить сей подвиг, несмотря на малый рост? Что ж, я отвечу — мой секрет предельно прост: В труде и в праздности, в веселье и в беде Я никогда не забываю о еде!— А если говорить прозой, ем я почти непрерывно, перемежая это приятное занятие кратковременным сном. И столь же непрерывно размышляю на интереснейшую философскую тему: мы едим для того, чтобы жить, или живем для того, чтобы есть? Я склоняюсь к последнему. Ведь срок жизни, отпущенный нам, землеройкам, всего пятнадцать месяцев, и надо прожить их так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые месяцы, то есть прожить достойно. А что может быть достойнее чревоугодия?
— Вы, конечно, шутите, — обескураженно произнес Кашалот. — Это… это настолько не вяжется с вашей поэтической натурой…
— Почему? — маленькая поэтесса задорно вздернула носик. — Отлично вяжется!
Можно есть днем и ночью, зимою и летом, И стихи сочинять неплохие при этом… Аппетит не мешает быть классным поэтом — Объедаться нельзя, занимаясь балетом!— Вообще, между едой и поэзией гораздо больше общего, чем принято считать. И то, и другое — прием пищи: в первом случае для тела, во втором для души. Читая стихи, мы ритмично открываем и закрываем рот — и то же самое делаем при еде. И в стихах, и в пище можно быть либо разборчивым, либо всеядным. Причем, заметьте, отношение и к тому, и к другому обозначается одним и тем же словом: вкус — он может быть как художественным, так и гастрономическим. Наконец, возможна и непосредственная связь: разве стихи не кормят поэта? Не всегда досыта, но это уже другой вопрос… А какие поэтические озарения осеняют, когда попадается лакомый кусочек! Схватишь какое-нибудь насекомое — например, жука…
Рак насторожился.
— Майского? — спросил он.
— Ну хотя бы. Тут же вспоминаешь: а ведь мы, землеройки, в том же зоологическом отряде, что и кроты, ежи, выхухоли, танреки, щелезубы, то есть в отряде насекомоядных. Обратите внимание: название отряда связано с едой — но сколько в нем поэзии! Ведь насекомоядные — древнейшие из млекопитающих, современники динозавров…
— Млекопитающие, — задумчиво пробормотал Кашалот. — Хм… Тоже связано с едой.
— От насекомоядных, — продолжала Землеройка, произошли все остальные звери, кроме сумчатых: грызуны, летучие мыши, копытные, слоны, тюлени, киты, обезьяны, а в конечном счете и люди. Самый крупный зверь, голубой кит, размышляю я дальше, весит до ста пятидесяти тонн, то есть почти в полтораста миллионов раз больше, чем вешу я. Ни в одной другой группе животных нет такой разницы или, лучше сказать, такой пропасти между гигантами и пигмеями — разве это не сюжет для романа в стихах?
Без яркого таланта Кто описать сумеет Величие гиганта, Ничтожество пигмея…— Но если вникнуть — в чем истинное величие? Исполинский кит питается крохотными рачками, а пигмей, в моем лице, частенько закусывает личинкой в полтора раза длиннее себя и в три с половиной раза тяжелее. Гигант, окончив свое земное или, точнее, морское существование, без следа растворится в океане, а я, ничтожнейшее из созданий, через сотни лет оживу в бумаге, на которой напечатают чьи-то стихи, и в звуках скрипки, гитары, рояля…