Самое важное было в определенный момент крикнуть пару фразу. И я успел именно тогда, когда почувствовал движение чужого промысла.

— Куся, давай.

Это напоминало охоту маленькой кошки на птичку. Моя грифониха, которая прежде затерялась в обломках дома Васильича, вдруг резко взмыла в воздух. И зависла между кощеем и мной.

Наверное, неприятель даже что-то понял. По крайней мере, его глаза заметно округлились и рот сам собой открылся. Явно для крика. Вот только как следует заорать он не успел. Множество черных как смоль, изломанных линий прочертили странный рисунок между рубежником и грифонихой. Вот только коснувшись моего питомца, они вернулись обратно.

Последнее из чего-то осмысленного, что я увидел в глазах врага, был ужас. А затем он повалился на землю, корчась, словно порубленный наполовину червь, и жутко хрипя.

Я не сразу понял, что случилось. И, собственно, почему кощей не кричит. И лишь приблизившись, осознал истинную причину произошедшего. Тело рубежника оказалось растерзано самым невероятным образом. Нижняя челюсть, правое предплечье, обе ноги ниже колена, часть грудной клетки, мочки уха, темя слева, глазные яблоки — оказались стесаны. Будто извращенный хирург удалил все это, а тело оставил лежать здесь.

Из моего обидчика не сочилась кровь. Такое ощущение, что ее больше не было в нем. Из ран кощея вытекал чистый хист, чем доставлял умирающему невероятные страдания. Его ломало, как наркомана без дозы. Тело, точнее его остатки, корчились в сильных судорогах. Пустые глазницы вперились в черное ночное небо. Кощей пытался что-то сказать… наверное. Вот только получалось нечленораздельное мычание.

От этой картины у меня по спине пробежали мурашки. Я как-то и забыл о тех мучениях, которые испытывают погибающие рубежники. Смерть должна быть либо быстрой, либо подготовленной. Никакой кандидатуры поблизости на хист, у меня не было. Что до убийства… Несмотря на то, что это точно была бы милость по отношению к умирающему, я не мог даже сдвинуться с места. Так и стоял, глядя на останки корчащегося человека.

Мучился он долго. Несколько минут. Хотя, думаю, в слабом затухающем сознании рубежника эти минуты растянулись в вечность. Но в какой-то момент тело обидчика вдруг перестало шевелиться. В нем больше не было хиста. Той силы, которая давала возможность и желание жить. Сколько ему было? Судя по всему, как минимум пара сотен лет, а то и больше.

Куся уткнулась мне в грудь, а я потрепал ее по голове.

— Все хорошо, что хорошо кончается, — негромко сказал я ей. — Сегодня ты спасла мне жизнь.

Ответом стал взгляд пары умных глаз. Почему-то сейчас грифониха выглядела невероятно довольной. И точно не от моих слов, тогда от чего? Ладно, разберемся.

Я поднялся на ноги и замешкался. По всем прикидкам — хорошо бы придавить лунным камнем труп. С другой стороны, пусть это лучше сделают ратники воеводы. Что нужно сообщить им о попытке убийства, у меня не имелось ни малейшего сомнения.

Только как? Бежать в Подворье? Что-то неохота. Так, у меня же есть лучшая в мире замиренница. Пусть отрабатывает свой хлеб. Я закрыл глаза, нащупав тонкую линию, и с силой дернул за нее. Инга, где бы она ни была, точно почувствовала.

— Пойдем, Куся, надо поглядеть, как там остальные. И найти беса, пока он не добежал до финской границы.

У нас во дворе был парень, старше нас с Костяном на два года, которого мы звали Витя-Завтра. Не потому, что он являлся каким-то загадочным парнем или давал несбыточные обещания. А по вполне прозаичной причине.

Витя был, как бы это помягче сказать, тугодум. Его коронкой было весь день ходить и думать, а потом поймать тебя и ответить на ситуацию, про которую все уже успели забыть. Обычно это происходило на следующий день.

Сейчас я ощущал себя немножко Витей. Да что там, очень сильно себя им ощущал. Хоть в паспортный стол езжай и меняй имя. Потому что уже после всего произошедшего начал думать, как лучше было бы поступить.

К примеру, что мешало сгонять за той же Зоей, пока этот инкогнито корчился в муках? Так бы по тихой грусти инициировали девушку. Быть рубежницей, когда на тебя ведут охоту, — всяко лучше, чем оставаться обычной чужанкой. Правда, тут у меня имелись определенные сомнения на сей счет.

Рубежничество — это не игрушка, а серьезное испытание, которое меняет людей. И очень редко в лучшую сторону. Да что там, даже я теперь не тот плюшевый лох, как прежде, а лопоухий мальчик с собственным мнением. А кем бы стала Зоя с ее непростым характером — большой вопрос. И лично мне почему-то очень не хотелось на него отвечать.

Но вот что мешало мне добить кощея? Нет, к убийству я относился плохо. Но в данном случае все было не так однозначно. Тут бы я и рубежнику помог не корчиться, а там глядишь — вдруг и себе бы рубец накинул? Для всех одни плюсы. Но нет, тоже промохал момент.