— Замолчи.

— Давай проведем маленький тест. Ответь на вопрос: в каком году ты последний раз испытывала оргазм?

— Я не позволю тебе взять контроль в свои руки, Касандра.

— Твой муж предпочитает проводить время с медалями, вместо того чтобы спать с тобой. То, что мы трое вообще появились на свет, — настоящее чудо. Хочешь поговорить об этом? Интересно, в тот день, когда вы нас зачали, тебе пришлось переодеться в Усатого дедушку?

— Ты невоспитанная девчонка. Сеанс закончен.

— Усатому дедушке это пришлось бы по душе.

— Я сказала: сеанс закончен.

— Ладно, как хочешь, тем хуже для тебя, мама. Думаю, тебе было бы полезно поговорить об этом. Видно, что как раз этого тебе не хватает.

— Я сказала: сеанс закончен.

— Окей. Я буду рядом, если тебе что-то понадобится. Сказать Калебу, чтоб заходил?

— Пришло время нашей смерти, — сказала тетя, и все в доме зааплодировали.

Ее голос царапал слух, а слова не текли изо рта естественным потоком. Казалось, они застревали между зубов, но даже при этом мама помнила, какой эффект произвели на всех эти слоги, то чудо, которое являли собой эти слова, потому что женщина, лишенная голоса, вдруг его обрела и, что еще более ценно, ее устами говорил Бог. Маленькая мама подумала, что у Бога оказался слишком высокий и пронзительный голос, как у паршивого кота; какой противный голос у такого большого Бога и какими странными были первые слова, произнесенные более не немой тетей, выразительницей воли вышнего мира, далекой обители божества.

— Пришло время нашей смерти.

Маленькая мама также не могла забыть бабочек и их разноцветные крылья. Именно в тот момент бабочки стали сопровождать исчезновение, массовое вымирание семьи. А еще помнила, как тетя, выразительница Божьего слова, подошла к ней и погладила по лбу.

— Не для тебя, — сказала она голосом паршивого кота, бездомного, покрытого ранами и царапинами.

В глазах тети горел потусторонний огонь, и маленькая мама поняла, что боится не только этой женщины, но и воздуха, который она вдыхала, воздуха, наполненного предзнаменованиями, предчувствием смерти. В тот миг у нее появилась уверенность, что тетин голос пометил ее навсегда, сделал отличной от всех. Зачем или почему — неизвестно, и оставалось неизвестным еще долгое время, пока не родилась Калия и мама не увидела, что у нее глаза тети, да, глаза немой тети, к тому времени покоящейся в могиле уже много лет.

Калия родилась зимой, точнее, в ту пору, когда по календарю должно было наступить небольшое похолодание, короткая передышка посреди бесконечной жары, знак, которого все с нетерпением ожидали, обещание, дающееся с каждым окончанием цикла из трехсот шестидесяти пяти или трехсот шестидесяти шести дней в високосный год. Калия родилась в разгар самой безжалостной жары, настигшей всех вопреки календарю.

В этой чертовой стране всегда было, есть и будет лето, сказала себе мама, тужась и потея. Плацента отходила с потом, а не между ног, и маме казалось, что по лбу у нее стекает кровь. В этой чертовой стране всегда было, есть и будет лето, повторила мама, поджала ноги, сжала разум, и на свет появилась Калия, в день, когда жара достигла апогея.

Это казалось дьявольским предзнаменованием, и, наверное, так оно и было. Нельзя утверждать то, что невозможно доказать. Верно лишь, что, когда мать держала Калию на руках, девочка открыла глаза. Ничего удивительного, бывают не по возрасту развитые или тревожные дети, но в этом взгляде что-то настораживало, что-то необычное, как будто воспоминание. Мама мгновенно все поняла, ей не пришлось для этого ни забираться в далекие дебри своей памяти, ни пытаться вызвать нужные образы: новорожденная Калия смотрела на нее глазами тети — тот же мертвенный блеск, та же уверенность в том, что она появилась на свет, чтобы быть провозвестницей воли Бога, чтобы возвещать, что пришло время умирать и что никакая жара не помешает случиться воле Божьей. Услышав первый плач своей дочери, мать узнала в нем мяуканье кота, того паршивого кота, который был Богом. Действительно, это были не слова, всего лишь стон, просящий молоко, грудь, стон с просьбой о приюте, но мать бросила дочь в изножье кровати и ощутила себя одинокой, невероятно одинокой и непонятой миром.

— Не для тебя, — сказала ей тетя много лет назад, когда мама была еще маленькой девочкой. — Ты позже.

Мать вспомнила эти слова.

Это «позже» наконец настало, и Калия пришла, чтобы напомнить ей, что однажды, совсем скоро, наступит и ее час.

Мяуканье Бога еще раз пробилось через плач Калии, и девочка замолчала.

Я бегом преодолеваю восемь кварталов, которые разделяют меня с любимой. Кто-то поворачивается. Кто-то меня узнает. Соседи показывают пальцем. Они знают, кто я. Точнее, кто мой отец или, лучше сказать, кем он был раньше. Как будто моя личность и мое имя указаны на табличке над моей головой — я похожа на персонажа из комикса с пузырем текста рядом. Текстовый пузырь служит отличительным знаком, указывает на то, что я член семьи, попавшей в опалу заодно с отцом.

Несносно печет солнце, восемь кварталов кажутся бесконечными, поэтому я припускаю еще быстрее и начинаю задыхаться, раскаиваясь, что пренебрегала занятиями аэробикой и тренировками во дворе школы. Тогда мне хватило бы дыхания добежать до любимой без остановок. Я приостанавливаюсь и с некоторым весельем наблюдаю, как соседи стараются меня не замечать. Привет, соотечественники! Я бубонная чума, черная чума. Я даже приветствую пару человек кивком, но они опускают голову. Я дочь своего отца, и моя страна притворяется, что не узнает меня.

Если бы соседи хотя бы ради приличия не пяли лись на меня и сразу прятали взгляд, я бы не критиковала их так жестко, окей? Они остались бы в моих глазах такими же трусливыми, но, по крайней мере, не казались бы мешками с дерьмом.

Я стараюсь прибавить шаг и, чтобы причинить побольше неудобств и чтобы все поняли, кто перед ними, здороваюсь со всеми на своем пути. Я не просто машу рукой и произношу обычное «привет», а поспешно приближаюсь с распростертыми объятиями, словно к родственникам, которых давно не видела. Здесь я даже проявляю фантазию и кричу: «До скорого! Здорово вчера посидели! Приходи еще! Мы по тебе сильно скучали! Ты мой лучший друг!» Очевидно, эти слова полны детской мести и вызывают всеобщую панику: люди так таращатся, что, кажется, глаза сейчас выскочат из орбит, люди бегут, отходят в сторону, оглядываются, не следит ли за ними Усатый дедушка из-за угла, записывая с моих слов все имена, адреса и связи.