Когда я говорю «мы», имею в виду Калеба, Калию и себя — три побега, семя зла.

Нужно продолжать сопротивляться.

Нужно набраться терпения.

Супер.

Отец не способен понять. Невозможно многого ждать от человека, который влюблен только в свои медали.

В действительности моя прогулка не долгая — восемь кварталов по прямой в северном направлении.

В самом конце пути меня ожидает возлюбленная.

На первый взгляд в ней ничего особенного. Это не самый красивый мост нашего района, не самый чистый и даже, возможно, самый старый. Его конструкции совсем проржавели. Но из-под этой ржавчины пробивается нежность, и ничто не может скрыть ее чувства ко мне. Когда я прикасаюсь к ней, она дрожит. Ни одна девушка не дрожит так, когда другая ее целует. Ни одна девушка не позволит прикасаться к себе и ласкать свое тело подобным образом.

Я поняла, что мост женского пола, после нашего первого раза. Пусть говорят что угодно, но первый раз всегда особенный, с привкусом чего-то запретного, недолговечного. Она всегда была там — восемь кварталов по прямой на север, привычная часть района и один из множества его мостов, и поэтому мое чувство нельзя назвать любовью с первого взгляда, скорее любовью узнавания, близости. В тот день я прикоснулась к ней и поняла, что она готова со мной слиться. Я прижалась к ней, ощутила кожей ее ржавчину и каждой косточкой ее металл, и мое сердце билось за двоих до яркого оргазма.

Сейчас я расскажу вам о любви и литературе.

Шекспир знал об этом лучше меня. Да и лучше всех на свете, по правде говоря, потому что, когда Джульетта вышла на балкон, она не высматривала Ромео, а прижималась всем телом к упомянутому объекту из известняка, чтобы насладиться всей любовью и желанием, любовью веронского известняка, более вечной, чем любое другое чувство, которое ей мог подарить любой Ромео. Надо всего лишь уметь читать между строк драматургию Елизаветинской эпохи, окей? Всего лишь уметь читать Шекспира между строк, чтобы увидеть страсть Джульетты к предмету своей любви. Это говорю не я, Касандра из нескончаемой жары этого лета, это сказал Шекспир, который писал лучше и изящнее.

В отличие от Джульетты я разделена с предметом своей любви расстоянием, хотя и не таким большим. Нас разделяют лунная прогулка по кварталу, медали отца, паранойя и Усатый дедушка. Папа измышляет тысячи способов отомстить Усатому дедушке, в то время как я глотаю раскаленный воздух. Словно в этом воздухе плывет ржавый поцелуй моей возлюбленной, умоляющей меня найти предлог улизнуть, улететь, убежать к ней. Я знаю, что возлюбленная ожидает меня с желанием таким же вечным, как и веронская трагедия. Поэтому я чувствую себя героиней романа, Джульеттой: о благодетельный кинжал, вот твои ножны! Двери нашего дома постоянно закрыты, но окна — нет (о благодетельный кинжал). Окна на втором этаже могут быть выходом. Супер. Я почти чувствую себя героиней романтической мелодрамы. Шаг, еще один, навес, осторожно, прыжок — вот твои ножны, покойся здесь, — и бегу восемь кварталов по прямой на север, не оглядываясь и не вспоминая об Усатом дедушке, помня только о том, что скоро буду ее целовать.

Ржавчина на губах, ржавчина на губах, ее ржавчина — мой кислород.

Никто в здравом уме не назовет своих детей Тунис и Торонто, что бы ни думал Калеб на этот счет. Его понятия об обычном и необычном можно подвергнуть критике, но Калеб еще очень юн и, кроме того, погружен в свои многочисленные проблемы, которые тщетно пытается скрыть. Также нужно упомянуть, что Калеб испытывает смутное эротическое влечение к своей двоюродной сестре Тунис и до сих пор не разобрался, пал ли он жертвой заговора, возглавляемого больными кроликами и прочими ущербными обитателями животного мира, или стал кровавым жрецом этого царства, главным палачом, что безжалостно пожинает жизни маленьких существ. Тут важно заметить, что Калеб не выбирает, кто из животных умрет, они сами выносят себе приговор. Для человечества это должно служить достоверным доказательством существования различных форм разума: животное, имеющее понятие о самоубийстве или эвтаназии, заслуживает того, чтобы называться высшим видом, — вот вам еще один аргумент в пользу защиты окружающей среды. Следует отметить, что мальчик вроде Калеба, раздающий смерть направо и налево, словно правосудие, не способен иметь четкие представления о плохом и хорошем, об обычном и странном.

Впрочем, простим ему это: Калеб очень молод и пытается разобраться с большим количеством проблем. Забудем, что поначалу он считал дядю и тетю обычными людьми — более того, безобидными, беззащитными, — впечатление, сложившееся у него из-за их очков и плохого зрения, — совсем не похожими на врагов народа или боевых заслуг папы Калеба.

И дело не только в том, что он не оценил решение дяди и тети дать своим детям необычные имена в честь иностранного государства и города, лежащего за пределами нашей страны. Его ошибка кроется в другом, и это стоит сейчас прояснить. Нет никаких сомнений в том, что наша страна — самое важное на свете, — безусловный факт, известный каждому, особенно тем, кто живет здесь и ясно различает внешний мир, погруженный в сумерки, и интимный, укромный свет внутреннего мира, где вечно правит лето, где законы устанавливают только лето и Генерал.

Но слепые, не желающие видеть очевидное, найдутся повсюду, именно такими и были его дядя и тетя — два ослепших по своей воле человека, которые приходились родителями пятнадцатилетней Тунис и восьмилетнему Торонто.

Стоит задаться вопросом: чего же не видят эти добровольные слепцы?

Конечно же, то, чего видеть не хотят, а видят то, что желают, — ни больше ни меньше. Если добровольный слепец ищет пятна на теле страны, он найдет их. Для тех, кто сомневается: эти пятна появились там не случайно, а с умыслом, чтобы добровольные слепцы, как дядя и тетя, нашли их и, таким образом, можно было бы узнать, кто предатель, а кто нет. Объективный и безошибочный метод, и бессмысленно рассуждать о нем, потому как он не играет важной роли в нашей истории.

Тунис и Торонто приходилось жить со своими ужасными именами, однако надо отдать им должное: это не помешало им расти относительно нормальными детьми. Их имена не стали причиной унижения или отторжения в школе. Скорее наоборот, Тунис и Торонто, можно сказать, имели успех среди сверстников, в отличие, например, от Касандры с ее маниакальной страстью к старым предметам или Калеба с его известной способностью вершить кроличьи судьбы. Упомяну только старших, чтобы не затрагивать особую тему: Калию — младшую сестру, которая удивительно хорошо рисует — вот, пожалуй, и все, что можно о ней сказать. По сравнению с этими тремя всходами зла Тунис и Торонто были полностью включены в детский мир, в эту тайную общность, в которой нет места странным и которая мгновенно отторгает слишком необычных участников скульптурной группы «Дети». Ко всему этому можно было бы еще добавить, что Тунис и Торонто обладали добрым сердцем и попытались помочь Касандре и Калебу влиться в школьную жизнь — еще одно очко в пользу этих очкариков, — даже терпели все их странности, в том числе вызванные тем, что Касандра и Калеб родились с серебряной ложкой во рту, то есть с медалями, что в наше время равно статусу королевской семьи.