— Животные с тобой разговаривают?

— Нет.

— Тогда почему ты в этом уверен?

— Потому что в тот момент, когда они меня касаются и падают, они испытывают облегчение.

— Животные?

— Да.

— Облегчение от чего?

— От того, что уже не живут. Им это нравится. — Вопрос в том, нравится ли тебе то, что они неживые.

— Когда они мертвы, выглядят красиво.

— Тебе так кажется?

— Они перестают двигаться. Так можно получше их рассмотреть. Когда они шевелятся, очень сложно заметить пятна на них или цвета, правда ведь? Но когда они лежат спокойно, все хорошо видно и они выглядят очень красиво.

— Смерть кажется тебе чем-то красивым?

— Да. Когда видишь нескольких мертвых животных, начинаешь понимать…

— Что именно?

— Как один из них подходит другому.

— Правда?

— Да. Например, муравей может хорошо смотреться на птичке, а птичка — рядом с кроликом. Каждый из них по-своему красив, но все вместе они смотрятся гораздо лучше.

— Как скульптура?

— Но иногда их никак не соединить вместе. Это сложно. Как пазл.

— Значит, ты убиваешь их, чтобы построить…

— Они просто умирают. Я ничего с ними не делаю.

— Можешь мне ее показать?

— Что?

— Твой пазл.

— Откуда ты знаешь про мою…

— Ты мне только что про нее рассказал. К тому же я твоя мама. И само собой, я знаю все, что с тобой происходит.

— Ладно. Пойдем со мной.

— Куда?

— Вниз.

— Ты спрятал свой пазл?

— Да.

— Хорошо. В ней есть бабочки?

— Несколько. Ты боишься?

— Ничего страшного.

— Они мертвы, мама. Если они неживые, они не причинят тебе вреда. Они просто хорошенькие.

— Ладно.

— Мама…

— Что?

— Это правда не я. Ты на меня сердишься?

— Нет.

— Тогда ты злишься из-за бабочек?

— Иногда, но не сейчас. Кролик твоей сестры тоже часть пазла? Скажи мне правду, Калеб.

— Только уши.

— Только уши?

— Туда подходили только они.

Многие жаловались на жару в этой стране, на вечное лето без конца и края. Папа знал, что за этими расплывчатыми жалобами, на первый взгляд такими безобидными, прятались идеи врагов народа, врагов Усатого генерала. Те, то ругал жару в этой стране, ругал саму страну и его правительство. Папа был человек простой. Он воспринимал лето как одну из составляющих жизни, которые не нуждались в объяснении и которыми не имело смысла возмущаться. Он терпел мух, пот, бежавший ручьями под рубашкой, даже ржавчину на медалях. Поэтому никак не мог понять маму, которая то и дело обмахивалась широким листом какого-нибудь растения или первой попавшейся под руку газетой, приподнимая блузку, чтобы туда проник воздух. Да, лето было изнуряюще жарким, но не без приятных моментов: например, поездок на пляж. Если в этих краях и есть что-то хорошее, то это место, где море встречается с побережьем, — самые красивые пляжи на свете, где играют здоровые и счастливые дети и где так нравилось проводить время двухлетней Касандре.

Касандру, играющую на песке, и девушку Касандру на мосту разделяет много лет. Отец понимал, насколько правы старики, когда говорят, что время неумолимо и мы здесь, на этой планете, лишь можем наблюдать, как оно разрушает все, к чему прикасается, будь то семья, мечта или ступени на пути к власти. Годы постепенно все разрушают и разъедают, но не нужно их в этом винить — таков их удел с тех пор, как время стало временем, то есть задолго до того, как папа задумался об этом.

Меланхолия.

Солдат не должен быть подвержен меланхолии, одернул себя отец, вернее, голос военного в его голове. Но разве сейчас это имеет какое-то значение? — прозвучал голос уже мягче. Солдат может позволить себе минутную слабость, когда никто его не видит, и в тот момент раскрепощения папа посмел бы пустить грустную слезу из-за своей заблудшей дочери или ее превращения в нечто, ему непонятное. А возможно — кто ему запретит? — отец даже всплакнет из-за всего, что с ним произошло за последний год, из-за своего горького падения, которое так ранило его и разрушило весь его мир.

Когда условные Адам и Ева, хотите — подставьте любые другие имена, оказались изгнаны из эдемского сада — он же сад всевластия, — им пришлось научиться жить заново в мире без Бога, где только ощущалось Его далекое присутствие. Не стремясь сравниться с первородными грешниками, даром что отцу не был знаком грех предательства, он тем не менее разделил их участь, блуждая по неизвестной земле, без проводника, цели и надежды подняться на еще одну ступеньку по лестнице славы.

Папа стал сиротой своей страны, сиротой идей.

А теперь осиротел еще и из-за своих детей.

Он действительно не был идеальным отцом, примерным папой из книжки, который не пропускает дней рождения или важных дат. Скорее его присутствие ощущалось где-то вдалеке: медали открывали многие двери как для его детей, так и для супруги, пусть говорят что угодно, но все они пользовались привилегиями власти. И, несмотря на редкое участие в жизни семьи, отец старался быть хорошим и любил их, пусть в него кинут камень, если это не так.

Калеб никогда не был с ним близок. Он вообще казался необщительным, одиноким мальчиком, погруженным в собственные мысли. К тому же в нем чувствовалось что-то странное. Папа все никак не мог забыть увиденное в зоопарке — животных-самоубийц. О Калии лучше и не говорить. Маленькие дети и правда не очень интересны, они не рассказывают ничего нового и постоянно сосредоточены на физиологических процессах: поесть, покакать, поспать, поесть, покакать, поорать, и все же папа предпочел бы иметь самую обычную дочь, чья жизнь состоит из череды физиологических процессов: поспать, поесть, покакать, чем быть отцом маленького монстра-художника, молчаливого джинна из волшебной лампы. Озноб. Каждый раз, когда отец находился рядом с этой девочкой, по нему пробегал озноб.