Всё же посмотреть на реакцию продавцов подобной продукции мне хотелось так, что чесались ладони. Был это творческий чёс или же предпринимательская жилка требовала подтверждения правильности направления в моем первом бизнесе, я не знала. Но душа требовала оценки не только от Николашки и Осипа.

Утренний воскресный рынок начинал гудеть сразу, как заканчивали звонить колокола церкви. На службу мы пошли с Нюрой. Народа в доме поубавилось, и с завтраком для Осипа справится теперь даже Глаша.

Чудодейственная музыка голосов, вторящих словам священника, всегда вводила меня в транс. В детстве я ходила на службы с бабушкой в небольшую, ничем не примечательную церквушку, которая каким-то чудом осталась действующей в нашей деревне.

Детей я не крестила, потому что крещение новорожденной у соседей стало причиной выговора для отца семейства на работе. Семью долго трепали в хвост и в гриву. Если бы бабушка моя на момент рождения близнецов была жива, то настояла бы, а гонения признала почти святыми и необходимыми, чтобы претерпеть их ради веры.

Сейчас я слушала слова песнопения и не находила в них чего-то нарушающего нравственность, силу и величие советского человека. Будто лекарство проникало в мою душу, израненную и за прошлую, и за совсем короткую нынешнюю жизнь.

Люди выходили из храма с улыбками, поклонами, и чувствовалось во всем этом единение и даже благость. Нюра была счастлива, что я составила ей компанию. Мой поднос лежал в мешочке. Я выбрала для показа не самый первый. Сейчас я понимала, что в том есть огрехи, и последние мои изделия куда аккуратнее. Но самый первый я решила оставить в мастерской, как знак моего начала.

На рынке стучали молотки: здесь чинили небольшие детали саней и телег. Скрежетал точильный камень. Топоры рубили замороженное мясо. Собаки успевали выхватывать отлетевшие из-под топора розовые, похожие на стружку ошметки.

Молодые пареньки, таскающие самовары, привязанные на закорках, голосили, предлагая чай с выпечкой. На груди торговцев висели связки баранок и калачей. Кружек было несколько, и никто их, естественно, не мыл. Я видела, как некоторые торговцы отвязывают от пояса свою личную кружку, просят носильщика повернуться спиной и сами наливают кипяток, сдабривая его потом заваркой из пузатого железного чайника.

В эти моменты я жалела, что не художница, потому что столь колоритных картин, которые представали перед моими глазами, я не видела ни в одной галерее.

— Почем кружево, матушка, - резко повернув в сторону, Нюра обратилась к старенькой продавщице. Я присмотрелась к ее лотку, и у меня загорелись глаза: на столе перед ней лежали изделия такого качества, какого я не видела вообще никогда.

— Энти вот - дорогие, а есть и попроще, но там нить потолше. Будешь глядеть? – не собираясь утруждать себя снятием рукавиц, хитро прищурившись, заявила мастерица. Я почему-то была уверена, что это ее работы.

— Не-ет, сама, поди, понимаешь, - хохотнула Нюра и улыбнулась. Бабушка хмыкнула в ответ.

— Почему она не сказала цену? – с удивлением спросила я. – Может, ты купила бы?

— Не-ет. Она ж знает цену своей работе. И видит, что у меня валенки вот-вот разъедутся. Пора бы ужо на сапоги перейти, да на них подошва тонка больно.

— А чего ты тогда туда подошла?

— За смотр денех не берут, Надя. А такое увидишь – и глаз поет!

— Прям так и поет? – мне стало смешно, и она поддержала мой смех.

— Конечно! Глаз поет, когда красивое видит. Ухо поет, когда красивое слышит!

— А рот когда поет? – не унималась я.

— А рот поет, когда на сердце радость. Рот не обманешь. Он лопочет всегда. А вот поет только кады сердце поет! – заключила Нюра, присмотревшись куда-то влево. – Айда левее, тама твоя пестрота лежит!

Ряды с расписанной деревянной посудой тянулись, наверное, метров на двести. Продавцами были исключительно китайцы и киргизы.

«Вот жеж хитрованы! Никому не отдают свою нишу.», - подумала я и решила, что надо быть хитрее, чем даже я задумала.

— Почем эти подносы? – Нюра выделила из товара тот, что был похож на мой. И я с радостью заметила, что краска и лак на них заметно хуже, а техника до слез проста.

— Йети десить рубей, а ети по три могу адать, - нам предложили глянуть на совершенный лубок, коему место как раз по нам, в крестьянской избе. Но даже крестьяне нет-нет да покупали эти красоты. В особенности ими любили разбавлять тряпочное содержание сундука с приданым.

Считалось почему-то, что такие вот безделушки говорят о невесте, как о ценительнице красоты и благолепия в доме. На деле люди ставили их на самое видное место, где в гордом одиночестве они и проводили свою жизнь. На стол эту «красоту» ставили в Пасху и Рождество.