Грановитую палату в авральном темпе готовили ко дню моей коронации. Мастера-иконописцы и иные живописцы, которых собрали по всей Москве, Владимиру, Ярославлю, по всем монастырям и церквам, обещали клятвенно, что успеют восстановить росписи. Благо что они не погибли под побелкой Петровских времен. И слово свое сдержали, даже с небольшим опережением графика. Так что теперь палата приобрела первозданный вид, и лучше места для приемы иерархов Церкви придумать невозможно.

Сухаревских затворников, прибывших по сигналу в Кремль, встречали с помпой. Ковровая дорожка во всю лестницу, оркестр и, разумеется, огромная толпа народа. Пол-Москвы пришло приобщиться к эпохальному событию. И “сидельцы” не подвели. Все двенадцать архиереев торжественно поднимались по ступеням Красного крыльца. Каждый в белых парадных одеяниях, со святыми пангиями на груди и с приличествующим моменту серьезным выражением на лице.

Грохнули холостыми дюжина пушек. Зазвенели колокола. Оркестр заиграл, многоголосый хор затянул что-то торжественное, но трудно различимое, на церковнославянском. Епископ Архангелогородский и Холмогорский Арсений настоял на своем и не дал мне организовать воспроизведение припева «Аллилуйя» из оратории Генделя. Дескать, нечего нам чуждую музыку в такой торжественный момент использовать. Да и не успеют певчие подготовится. Там репетировать месяц нужно.

Но, в принципе, и так получилось вполне пафосно. Иерархи раздавали крестные знамения налево и направо, останавливаясь на каждой площадке с позолоченой фигурой льва. Когда дошли до прохода в Грановитую палату, миновав все 32 ступени, музыка стихла. Все замерли в напряжении.

— Ликуй, люд православный! Свершилось!

С этими словами, под громогласное “УРА!” и несмолкающий колокольный звон по всей Москве, отцы Церкви скрылись в резном белокаменном портале, ведущим в Грановитую палату.

Я ждал их на троне в окружении рынд. В Палате было людно. И душно – я даже себе пообещал сделать на потолок примитивные вентиляторы на механической тяге. Высверлить отверстия в камне, протянуть тросики и пусть на чердаке кто-нибудь вращает велосипедные колеса. В этом месте у меня опять сверкнуло. Велосипед! Сказать Кулибину, чтобы сделал для начала трицикл на трех колесах.

Желающих посмотреть на историческое событие хватило с избытком. Бойцы Никитина пребывали в крайнем напряжении.

Вперед вышел архиепископ Ростовский и Ярославский Афанасий..

— Возлюбленный государь, император наш Петр Фёдорович, – начал он свою речь сильным, несмотря на возраст, уверенным голосом, решительно позабыв о своем ехидстве при первой нашей встрече. – Собрание архиереев долго не могло прийти к единому решению, сознавая все его важность, всю меру ответственности, на него возложенную. И приняло на себя тяжкую ношу Поместного Собора, ибо большое собрание из лиц верховного и среднего церковного чина – то дело долгое, а время упускать нам не след. По зрелому рассуждению, поняли мы, что не просто для избрании патриарха мы собрались в Сухаревой башне. Восстановление патриаршего престола – вот, что ты, царь-батюшка, нам поручил. А посему обратились мы к заветам предков, к урокам стародавней истории. Вспомнили, как в Московском царстве венчался первый патриарх российский Иов и все, что тому предшествовало.

Афанасий сделал паузу, обвел глазами собравшихся. “Все всё поняли? Нет возражений?” – спрашивали его глаза.

Солнечные лучи, отразившись от горящих сотнями свечей в сверкающих позолотой паникадилах, играли светом и тенью на вогнутых потолках. Казалось, пророки и евангелисты на сводах с одобрением смотрели на происходящее внизу, на царя на троне, внимавшего речам Его Высокопреосвященства, на толпу, слушавшую, затаив дыхание.

Архиепископ продолжил:

— Без малого двести лет назад в царский дворец прибыли архиереи во главе с константинопольским патриархом Иеремией, чтобы представить Государю трех кандидатов на патриаршество. Одного он и выбрал. Точно также мы принесли тебе, царь наш, послание. В нем два имени. Решение за тобой!

Старец Афанасий поклонился мне, подошел к трону и протянул большой самодельный конверт рынде. Телохранитель почтительно передал его мне.

Я разорвал конверт, быстро прочитал всего два имени на одиноком листке бумаги. Все ожидаемо – Платон и Вениамин. Догадался о таком выборе еще тогда, когда Афанасий взял вступительное слово. Кандидатам нельзя, им положено проявлять скромность.

— Я выбираю Платона! Нарекаю архиепископа Платона в патриархи всея Руси!

Зал охнул. Не от удивления. От невероятной скорости столь долгожданного события.

Платон покачнулся, но взял себя в руки. Вышел вперед. Мы обнялись, троекратно расцеловались. Потом я еще отдельно поцеловал руку нового патриарха. Платон собрался, взашел на помост с троном, перекрестил всех присутствующих:

— Преосвященные собратья архипастыри. Всечестные отцы, дорогие во Христе братья и сестры! Изволением Святого Духа и членов Поместного Собора Церкви нашей ныне был я, недостойный, возведен собратьями моими и волею императора на престол Патриархов Московских и всея Руси, и из их рук получу знаки патриаршего достоинства. Ваши молитвы, ваши добрые лица напутствуют меня сегодня перед началом Патриаршего поприща, которое не может быть ни легким, ни беспрепятственным. Господь и Церковь возлагают на меня тяжкий крест, несение которого…

Говорил он долго и красиво. Тонко попенял, что после упразднения патриаршества власть на Руси перешла к государям иноземным, если и не по крови, то по духу. А следом за верховной властью стало отрываться от корней и дворянство. И, дескать, то, что происходит сейчас, это кара господня для всех, за корыстью позабывших о любви к земле русской и народу православному.

Толпа стояла не шевелясь, боясь упустить хоть слово. Иногда она издавала одобрительный низкий гул в моменты особо удачных пассажей Патриарха, а потом опять замолкала.