Ученик с одной золотой пуговицей на обшлаге – Сенька уже знал, что сие равно званию бригадира – начинал бубнить под смешки товарищей:

— Учается офицер всячески как из великих примеров, так и из погрешностей полководцев…

Пименову интересно, конечно, уши бы погреть. Но куда там! Своих забот полон рот. Пришла пора двигать в цейхгауз получать форму на весь взвод вместе с другими ефрейторами.

Каптенармус, плутяга, Сенку посчитал слепышом, сунул ему сапоги худые и куртки в дырьях.

Уральский паренек всякого в жизни повидал, оттого и возмутился:

— Ты кто еси? Пошутить мастер аль с обмана живешь? Меня не проведешь. Выдавай все честь по чести.

— Что всамделе с пустяком ко мне липнешь?

— Какой же это пустяк? Куртки – ладно, заштопаем. А с такими сапогами солдату беда.

Унтер помытарил его для порядку, но связываться не стал – поменял сапоги на новые. В капральстве Сеньку сразу зауважали.

Разобрали новую форму, приоделись и давай друг перед другом гоголя строить. Было, было на что посмотреть. Или посмеяться. Уж больно Зарубинские егеря от всего войска отличались. Даже от егерей из регулярных полков.

У тех ведь как? Короткий зеленый камзол, шнурком гарусным обшитый, и штаны опять же зеленые, суконные, в обтяжку, сапоги короткие. Галстук черный, манжеты белые, вместо шляпы картуз зеленый, вместо епанчи шинель, портупея из яловичной кожи, патронный ремень, а для похода ранец и водоносная фляжка. Особо выделялся картуз, формою и величиною был совершенно такой, как в пехотных полках у извощиков, но имел тулью и внутреннюю сторону обоих отворотов обшитые зеленым сукном, а края отворотов – зеленою, с гарусною тесьмою. Отвороты сии пристегивались к тулье пришитыми с внутренней их стороны зелеными петлями из шерстяного шнурка, а в промежутке между ними, на левом боку тульи, прикреплялись, как у мушкетерских шляп, петля из зеленого шнурка, небольшая медная пуговица, бант из белого, шерстяного галуна, и белая же, шерстяная кисть, в виде султана. Легкая и красивая форма.

А у зарубинцев… Егерские шинель, сапоги, портупею и патронный ремень им оставили. Вместо тесного кафтана выдали свободные куртки, штаны в обтяжку сменили на шаровары, похожие на младших братьев запорожских, а голову полагалось прикрывать так называемой «панамой», которую тут же окрестили карпузом.

— Те в лагере, кто над вами смеется, ничего в егерском трудном деле не понимает, – распинался перед взводом фурьер. – Как в амбускадах лежать, коли султаном аль белым манжетом врагу себя выдашь? Пошто вам, дурням, галстух и бант? К девкам бегать на свиданку? Как на дерево полезете в тесных штанах? Конфузия могет выйти. Сам царь-батюшка повелел вас так нарядить, чтоб, значицца, свободу вам не стеснять в перебежках чрез авантажнийшие места в лесу и на пасах. А что есть авантажнейшее место для егеря? То, где легче укрыться! В зарослях, на ветках деревов, в густой траве.

Сенька уже знал, что амбускадой по-военному прозывается засада, и правоту фурьерову принял всем сердцем. Хотя, конечно, яркая форма не помешала бы на марше через какую деревню. Кто ж в его-то годочки не захотел бы покрасоваться перед сиволапыми и особливо перед их дочерями?

Хуже всего приходилось ефрейтору на стрельбах. Сперва-то все шло гладенько. Он научился и правильную позицию выбрать самостоятельно – егерям такое доверие оказывалось, – и скусывать патрон, и быстро перезаряжать, и менять кремень, и чистить зарядное отверстие, и не воротить морду при выстреле, когда вспыхивал порох на полке – даже при сильном встречном ветре. Когда дошли до «цельной стрельбы», вот тут пошла незадача – на дистанции в 250 шагов его пули летели куда угодно, но не в мишень. Неделю мучился – да толку никакого. Вроде, целит, как полагается – в полчеловека, а ловко не выходит.

— Не я буду, коли огненную науку не одолею, – злился Сенька на очередном занятии и сильно колотил шомполом дурацкий патрон.

А потом ка-ак взвоет. Спину ему перекрестила палка младшего, седого как лунь, сержанта, главного на ротных стрельбах.

— Ты кудой лупишь шомпелем, собачий сын?!

— Патрон прибиваю! – жалобно простонал Пименов, спина-то огнем горела.

— По башке своей корявой с такой силой постучи!

— Да что не так-то?! Пошто надсмешки надо мною строишь?

— Ты сильным ударом порох уплотняешь и пулю из бумажного патрона вышибаешь. Порох взрывается хуже, а пуля у тебя в стволе не летит, а кувыркается, ударяясь о стенки. Вот и не можешь в цель попасть. А должОн и на триста шагов, и боле цельную стрельбу вести. Вроде, ты все по Уставу седлал – послал шомпель одним махом, чтобы оный не токмо заряд прибил, но до половины выскочил из дула-то. Однакожь опыт говорит обратное. Приучайся правильно заряжать – так, чтобы пуля из бумажки не выскочила и на свое место точнехонько встала. Пригодится, когда дойдем до наступных плутонгов. На ходу-то перезарядиться еще сложнее, чем на колене.

Сенька не заартачился. Встал и в пояс поклонился мастеру огневого боя за науку. И впредь все у него стало получаться не хуже, чем у дружков закадычных по роте. Со многими успел перезнакомится за первые четыре седьмицы лагерного бытия.

Самая страшенная экзерциция – сквозная атака. Егерей-рекрутов к ней долго не допускали, но посмотреть разрешали.

Жуть жуткая! Свалка! Две линии, примкнув штыки, бегут друг на друга. Пороховые выстрелы, хорошо хоть без патрона, крики офицеров «В штыки!», пушки палят, все в белом дыму. Бывает, пускают на строй и лошадных мужиков, кавалерией прозывающихся.