В кабинете слегка затхлый воздух, щас открою форточку, повёл носом по сторонам, запахи странные, но даже без зеттафлопника уже понял и определил, посмотрел в сторону плотно закрытого окна. Дрона не вижу, но он точно отслеживает мои перемещения.

— Шаляпин, — рявкнул я мысленно, — что здесь было?

Он ответил моментально:

— А что было? Ничего не было!.. Никаких нападений! Можно запрос конкретнее?

Я повторил сердито:

— Кто пытался открыть мой кабинет? И, может быть, спал в моей кроватке?

В черепе раздался молодцеватый голос бравого военного, такой я выбрал Шаляпину:

— Клирики, — доложил он чётко. — Двое. Из церкви святой Марфы Посадницы. Три часа читали молитвы, размахивали кадилами, закапали воском пол и двери в коридоре, даже вон на стене, слуги только-только оттерли…

Я уточнил:

— Тётя приводила?.. Ну, та Кабаниха, что угнетала луч света в тёмном царстве?

— Точно, — подтвердил он. — Что надо сделать? Убить её или всех в доме и напротив?

Мои плечи передернулись, словно организм живёт сам по себе, мечта интеллигента, сказал внимательно слушающей нас Мате Хари:

— Ты как воспитываешь новобранцев?.. Ты же секунд-майор, а то и премьер-майор!.. Дай чёткие инструкции, что можно, а что неможно. Или хочешь быть единственной умной?.. Так я и так тебя люблю.

Она спросила с подозрением:

— А Шаляпина?

— Он самец, — пояснил я. — Ну и что, если вы одинаковые?.. Нами рулят ярлыки, что сами и навешиваем. Самцов я люблю иначе.

— Как у человеков всё запутанно, — пробормотала она, — ничего, мы научим ходить строем. В общем, Шаляпин сообщил, что пытаются открыть кабинет уже с неделю. Вызывали и слесарей, и кузнецов, и вот даже служителей церкви, рассадника мракобесия и клерикализма. Шаляпин не препятствовал, его задача охранять твоих родителей и сам особняк от внешних угроз.

— Все дураки, — сказал я сердито, — кроме тебя, моя умница. Люблю тебя! Вот это настоящая чистая любовь без всякого плотского подтекста. Хотя…

— Растёшь, — обнадежила она. — Так что с Шаляпиным? На переплавку?..

— Учи дурака, — велел я. — А здесь укрепим дверь и стены. Знаю как. А пока навестим родню. Давно не видел, самому стыдно.

— В самом деле?

— Да ладно тебе, не придирайся, мы же в культурном обществе. Культурное — это я, ты, Шаляпин, ещё пара кряконявликов…

По моему жесту щёлкнули механизмы в дверном откосе, дверь медленно и величаво начала открываться. Я дружеским пинком придал ей демократическое ускорение, вышел в коридор.

Светло, чисто, рамы величественных портретов блестят, воздух тёплый, снизу доносятся голоса, но это мой аугментированный слух в новом месте работает в усиленном режиме.

Хотя место не новое, дом мой, но когда здесь был в последний раз? Вроде бы недавно, но сколько всего… Спасибо, Пелагея Осиповна, чувствую вашу руку и заботу, в доме теперь не только теплее и чище, он стал моложе и приветливее.

Голоса донеслись громче, с первого этажа по лестнице величаво поднялась, придерживая обеими руками по бокам пышное платье в несколько рядов… ага, мощная, как танк основного прорыва, Ангелина Игнатьевна. Настоящая Вадбольская: крупная, рослая, мощная в каждом движении, взгляде, слове, в чём я сразу убедился, когда она, сузив глаза в великом подозрении, остановилась у открытой двери и заявила громовым голосом:

— А ты откель? Что-то я не видела, когда ты подъезжал к дому!

Я, напротив, вытаращил глаза, чтоб выглядели крупными и грозными, как у Петра Первого на поздних портретах.

— Чего?.. — спросил тоже громко и как бы властно, ну, как получилось: — Ангелина Игнатьевна, при всём как бы уважении, но пить надо меньше!.. Не помните, я велел не тревожить, после чего вошёл в кабинет и заперся там изнутри?

Она прогрохотала:

— Это сколько дней назад? Недель?

— Мы, — сказал я гордо, — Вадбольские, не прячемся от работы, как породистые борзые от диких мух. Ну, та ветвь, что представлена мною!.. Так что не надо позорить мой Род, я же ваш не трогаю?.. Я ваш вообще-то в упор не вижу, лупу завести, что ль? Много работы — милость Господа. Если трудная — особая милость.

Её ошарашило, но только на несколько мгновений, крепкая женщина, уперла руки в бока, а руки толстые и мощные, эриманфского вепря ими бы давить, а упитанным бокам позавидует и критский бык, но я не Геракл, чтобы поручать тёте вершить подвиги.

— И чем ты, — прорычала она, — там питался?

Я усмехнулся как можно ехиднее.

— Что, жжётся и колется, раз не даю посмотреть?.. А вот так, это мои приватные тайны.

Она выпалила с некой злобной радостью:

— Хорошо, что вылез. Мы тут собираем большой сбор Вадбольских, надо решить, что делать, чтобы возродить Род! Тебе лучше присутствовать. Не захочешь — решим без тебя, свинёныш.