Я окинул её наглым взглядом.

— Возродить? Тётушка, насколько понимаю, вы уже перешли ту черту, до которой рожают, это теперь моя прерогатива. А это без меня не решить!

Она покачала головой, взгляд её оставался таким же нацеленным и неприятным.

— Только в Петербурге сорок восемь Вадбольских. Уже откликнулся князь Иван Михайлович. Одно его слово весит больше всех твоих хитрых речей!

Я моментально заглянул в зеттафлопник. князь Вадбольский Николай Михайлович как раз из рода белозерских Рюриковичей, бравый лейб-гвардеец, в чине ротмистра отличился при Аустерлице и получил золотую саблю с надписью «За храбрость». Гм, надо показать ему мою, там всё такое же. Под Фридландом был впервые ранен, но боевую задачу выполнил с честью, за что произведён в полковники и награждён орденом святого Георгия четвёртой степени. Ага, мне тоже есть что показать, мы же Вадбольские!.. В Отечественную участвовал во всех крупных сражениях, в Бородинском был ранен картечью в голову, но повёл свой полк в яростную атаку и опрокинул неприятеля. А дальше участие во всех сражениях, руководство партизанским отрядом, орден святого Владимира третьей степени. В заграничных походах, преследуя Наполеона и наводя порядок в сраной Европе, участвовал опять же во всех сражениях, получил чин генерал-майора, был ранен, награждён орденом святого Георгия третьей степени.

А дальше войны с Персией, где всегда на острие атаки, произведен в генерал-лейтенанты, воевал с Турцией, опять же высокие награды, всё выше и выше по значимости, так что на его широкой груди не уместится полный иконостас орденов, как отечественных, так и заграничных.

Шестьдесят первый год обозначен, как год смерти, так что ещё семь лет ему топтать зелёный ряст и наслаждаться жизнью, если, конечно, он на ногах, а не в лечебнице для ветеранов.

— А придут? — буркнул я. — Затея вообще-то глупая. Родово-племенной строй почти сломан, на смену вломился беспринципный рынок, что всех порешает, как сказал один очень толстый экономист. Уже почти пришёл, а я его представитель, хоть и не полномочный, хотя кого это останавливало?.. Так что зря затеваете, тётушка. Я вам не по зубищам. Кстати, что у вас с ними? Не нравятся мне они. Я мог бы поправить…

Она с подозрением взглянула на мои кулаки.

— Что? Бить по зубам женщину? Ты не Вадбольский!

— Я не то имел в виду, — сообщил я гордо, — И вообще я за равноправие и уважение даже к женщинам. Умный и хитрый учится везде, Ангелина Игнатьевна!.. Что у нас на обед?

Она скривилась.

— Тебя не ждали.

— Люблю родню радовать, — сказал я. — Особенно вас, тётушка. Вы же мне рады, по глазам вижу! А так вам и подраться не с кем.

Она смерила меня уничтожающим взглядом.

— Мелок ты ищщо со мной драться!.. А обед уже подают. Так и быть, отыщут ещё тарелку. Или лучше миску.

Я довольно потёр ладони. Здорово, успеваю и пообедать, и на встречу с суфражистками. А в доме собак нет, так что будет тарелка.

В столовой ахнули, когда я вошёл победно и вальяжно, красивый и уверенный, окинул всех хозяйским взглядом. Так держать себя всё ещё трудновато либеральному демократу, но заставляю себя привыкать к роли аристократа, обязан культивировать в себе нужную степень хамовитости, иначе могут принять за купца или человека из учёного сословия.

Внутри меня тоже охнуло, ожидал увидеть Василия Игнатьевича, Пелагею Осиповну и мою громоподобную тётушку, те и сидят втроем на одной стороне громадного стола, а на другой…

…сияющая, как утреннее солнышко, Марчелла в копне рыжих кудряшек и голубом платье с множеством рюшечек, фижможек и хряпиков. Рядом надутый как индюк перед Рождеством Вольдемар, её старший брат, на лице крупными буквами начертано, как же здесь всё достало, да ещё и не тем кормят, не то говорят, и вообще зачем он здесь?

Терпи, подумал я сочувствующе. Аристократия — орнамент на величественном здании общества, пользы никакой, но красиво. И всё хорошо, пока не грянет борьба с архитектурными излишествами. Вот тогда да, сотрут всё без разбора, но всё равно Лавуазье жалко…

Василий Игнатьевич от изумления даже приподнялся в кресле, Пелагея Осиповна счастливо заулыбалась. Я остановился за спиной Василия Игнатьевича, обнял, Пелагею Осиповну обнял и чмокнул в щёку, но не успел отстраниться, как Марчелла, словно молодой кузнечик, с радостным визгом выпрыгнула из кресла и, обежав стол, бросилась мне на шею.

— Как же ты долго!

Я видел как скривился Вольдемар, явно прибыли не больше часа тому, но для стремительной Марчеллы да, долго.

Она жарко расцеловала, отстранилась, не выпуская из рук, налитая жизнью, как яблочко свежим соком, всмотрелась блестящими глазами.

— Рассказывай!

— Сперва поедим? — предложил я и, высвободившись из её рук, усадил её рядом с Вольдемаром, а сам сел с другой стороны.

Ангелина Игнатьевна сидит, как царственная жаба на болоте, не изменила выражения, но, чувствую, величественно одобряет, что сел рядом с Марчеллой, эти двое гостей точно не претендуют на место ближе к главе Рода. Вот так по мелочам и складывается репутация.

Она окинула меня подозрительным взглядом.

— А где же орден? Или всё наврали?.. Орден Святого Георгия велено носить, «не снимая»!

Я фыркнул.

— Тётушка, вы что-то недопоняли. «Не снимая» в обществе, но в постели даже сам Император снимает, а то спать весьма неуютно. И когда в туалет заходишь, уж простите великодушно, ордена приличнее снимать… или накрывать чем-то. И вообще дома какой резон щеголять перед своими? Тётушка, вы как бы своя, нет? Ну хотя бы на полмизинца?

Передо мной слуги поставили, уже знают мои вкусы, хорошо прожаренное мясо, коричневая корочка так и просится, чтобы проломили ножом и вилкой. В двух местах там лопнуло, обнажая светлое нежное мясо, медленно вытекает струйка нежнейшего сока.