– Вы не ведаете то, что ведаю я, а потому падёте в своём невежестве.

Пятеро истинных тоугваров сражались, словно озверевшие. Два меча, два молота и одна секира пытались нанести ему хоть какое-нибудь повреждение. Но они были настолько малы, что можно сказать: они вообще никак не могли с ним справиться. А тот громогласно хохотал над ними и не уставал подмечать, какие же они все нелепые. После этого он сложил свои руки так, что один кулак оказался внутри другого, а потому он сделал резкий взмах снизу слева вверх на право. В тот момент, пока его руки двигались, в них был меч, но не тот, которым пользовался Сэрдил, а ещё более грубый и мощный. Зодиал вместе с одним из тоугваров, которые сражались спереди, получили довольно значительные удары, так что они оба отлетели и, наверное, впервые в жизни почувствовали, что такое боль. Саткар сделал то же самое с третьим, а вот четвёртый и пятый сами отошли от него. Пока атакующие пытались перегруппироваться, он принялся пользоваться властью своей новой сущности – из ниоткуда появлялись алые языки пламени, которые поджигали каменную плоть сынов Ваула. Но быстрая реакция помогала погасить это пламя с помощью силы земли. Нужно было уравновесить одну сущность другой. Когда имеешь дело с более тонкими гранями бытия, законы магии в основном не работают. Хотя было замечено, что абсолютно утверждать это нельзя.

Тоугвары перешли в оборону, когда как их враг, наоборот, принялся нападать. Он рвался к своим бывшим братьям и норовил нанести им ущерб, однако сила земли уводила их от его удара. Сэрдил так сделать уже не мог. Промахнувшись несколько раз, он усмехнулся:

– Посмотрел бы я на вас, окажись вы в моей среде обитания.

Стоит отметить, что предатель не пользовался поддержкой своих слуг. Он не призывал множество пентаграмм, из которых потом начали вылезать его слуги, потому что его обличие сейчас – это и было действием сопна. Он стал разульфудом, полностью применил на себя силы саткаров, и стал могущественен. Однако стоит ему отпустить эту силу – и он сразу же делается обычным саткаром-тоугваром. И Несарис сейчас заставил его то сделать – используя возможности, дарованные нам Залдуонисом и Устиладонисом, он развеял чары сопна, так что противник снова сделался тем Сэрдилом, которого уже было привычно видеть. Он уменьшился в размерах, потерял всю свою стать и перестал дымить, словно вулкан. Но вот только крылья и глаза на нём всё-таки остались. Он совершил окончательное превращение в саткара. Когда это произошло, он тут же обернулся за спину и, глядя своими глазами, переполненными дикой ярости, на бессмертного, завопил, правда не так могущественно, как это было в обличи разульфуда:

– А ты не лезь к нам, младенец, иди играй в свои…

Он не договорил, потому что первородный страх оборвал его мысль и спутал всё, что у него было в голове, а затем послышался призрачный голос разорад. Он звучал тихо, но и вся округа замерла, чтобы позволить ему услышать то, что мы хотим сказать ему:

– Ты ещё жив лишь потому, что тебе позволено, лишь потому, что победа над тобой дарована другому герою. А потому не смей думать, будто бы ты всё знаешь про нас. Нет такого могущества, что могло бы раскрыть наши помыслы перед кем-то другим.

Да, Сэрдилу этого оказалось достаточно для того, чтобы возыметь представление о нашем могуществе, что оно находится за гранями его понимания, раз уж одно только наше слово сумело ввести его в ступор. Немного усмирив себя, погасив целый каскад зародившихся бурь в его душе, он обернулся к Зодиалу, чтобы продолжить сражение. Теперь в таком обличии он мог решать, как ему быть: поступить как саткарал и заручиться поддержкой других саткаров, что разделают с ним его сущность; поступить как раждалод, призвав на своих врагов магию огня и негасимого пламени; поступить как разульфуд, снова превратившись в дымящийся вулкан. И он решил заняться призывом. Множество пентаграмм выплюнуло в этот мир в несколько раз больше саткаров, и, не переставая думать о Несарисе, который стоял за спиной следил за ходом этого сражения, принялся нападать на своих врагов. В его руках появился его обычный бугристый меч, и удары вновь направились на Зодиала, когда как четверо тоугваров принялись бороться с саткарами, которые были призваны сюда. Кстати, саткары стали обычными. Они потеряли свои каменные сущности, потому что, отрёкшись от тоугвара внутри, Сэрдил полностью стал саткаром, и теперь его слуги брали от него только лишь саткарскую сущность. Но, так как Сэрдил был хоть и могущественным саткаралом, всё же подданства Аббалитона был лишён, а потому его миги были бесполезными, просто коротышки, некоторые из которых от своей прошлой жизни взяли способность швыряться огненными шарами. Другие просто мешались под ногами. Сила ражгаров была не так велика из-за того, что их вёл не такой сильный господин, как Кальдебарсон или его брат, властелин одержимости. Сила огненных чародеев, наверное, зависит от какого-нибудь другого владыки Хора, который повелевает обычным пламенем. А вот власть над красным пламенем бралась из магии сопна. Но наверняка под руководством самого владыки негасимого пламени она становится ещё сильнее, или же он может даровать своим служителям дополнительные способности в этой сфере. Но сейчас его саткары были самыми обычными, которых тоугвары уничтожали довольно просто. Однако их количество всё равно не уменьшалось, ведь Сэрдил продолжал открывать порталы и призывать новых, при этом не переставая сражаться с Зодиалом.

Но вот что касается самого боя, то предатель стал чуточку искуснее владеть своим двуручным мечом. Теперь он мог парировать удары тоугвара. Каждый раз, когда два меча встречались в этом поединке, они гремели, словно две скалы ударялись друг о друга. По земле разбегались волны и языки пламени, постепенно превращая эту степь в поле, готовое для посева. Сэрдил постепенно забыл о существовании разорада и полностью погрузился в битву со своим бывшим братом. Силы земли, окружавшие сына Ваула, сцеплялись, но отнюдь не сплетались с силами огня предателя, они тоже сражались, повинуясь воле своих источников. Как и прежде, каждый удар саткара не причинял никакого вреда тоугвару. А, если Зодиалу удавалось попасть по Сэрдилу, это наносило ему раны, которые не были видны снаружи, но которые противник ощущал очень отчётливо. Но всё же, научившись парировать атаки своим оружием, он мог выживать в этом сражении очень и очень долго. А тем более страдания от полученных ударов усиливали его, так что Сэрдил иногда начинал слишком яростно переходить в наступление, забывая о защите, но, получив ещё парочку рубящих ударов, вспоминал о своей обороне и сосредотачивался на том, чтобы отбивать удары своего оппонента. И так их сражение затягивалось сверх меры. Пятеро тоугваров против Сэрдила и его нескончаемого воинства. Нужно было что-то менять.

Один из братьев Зодиала решает поддержать поединок, чтобы ускорить приближение победы. Конечно, застать врасплох такого сильного саткара ему не удалось, но вот непрерывный град ударов, что льётся со всех сторон, он уже не мог выдержать. Пытаясь отбивать атаки двух неприятелей, он только лишь пропускал ещё больше ударов. А потому он сосредоточился на одном и старался не обращать внимания на другого. Но ощущал, как растёт его ярость, а вместе с ней как приближается его конец. Нежелание познать гибель и забвение, после которого вряд ли найдётся тот, кто сможет воскресить его зераж именно в том обличии, в каком он сражается сейчас, заставили Сэрдила снова стать разульфудом. Все мелкие саткары в одно мгновение погибли, все пентаграммы тут же обратились в выжженые на поверхности земли символы, и в одно мгновение саткар-тоугвар превращается в дымящегося исполина. Оглашая всю округу своим триумфальным хохотом, он тут же принялся наступать на Зодиала, который при помощи силы земли постоянно отступал, не давая предателю даже возможности попасть по себе. Иногда хохот прерывался для того, чтобы дымящийся исполин мог вставить какую-нибудь колкую фразу и какое-нибудь сложное словосочетание, лишь бы показать всё своё преимущество над его маленькими противниками. Зодиал глядел на Сэрдила и видел, что не сможет одолеть этого верзилу. Теперь, когда не только его разум, но ещё и его плоть заражены духом саткара, его никак не получится одолеть. Впятером они пытались разыгрывать всяческие тактики, чтобы обмануть врага, заставить его раскрыться и подставиться для удара. Но ничего не получилось. Происходило вообще обратное – как будто бы численное преимущество становилось недостатком, и Сэрдил очень просто расправлялся с ними всеми, ещё быстрее, чем против одного. Когда тоугвары в очередной раз разлетелись, уворачиваясь от невероятной круговой атаки врага, он вставил очередную колкую фразочку, которая задела Зодиала за живое. Он сказал, что после победы найдёт тело Ваула и совокупится с ним.

Слова могут обескуражить, но могут и придать сил. Они могут обезоружить, но могут и вручить оружие. Они могут нести всю низость и ничтожность, но могут взывать и к величию. Сказав это, Сэрдил наверняка хотел принести своему оппоненту угнетение, однако они придали ему лишь дополнительный стимул, стали импульсом, ведущим к силе. Бой остановился, но лишь на мгновение. Словно острая игла, пройдя сквозь непроницаемую плоть тоугвара, эти слова кольнули разум. И, как за каждым уколом следует реакция, так и за этим мерзким высказыванием последовал ответ. Зодиал заговорил, и его голосище звучал на всю округу, словно боевой набат, словно воинственный клич, призывающий на битву:

– Да как такое сочетание слов вообще могло родиться в твоём гнусном сознании? Да как оно сумело сорваться с твоих уст? Как ты смеешь говорить подобное про нашего создателя, про одного из великих, которые создали миры и поселили в них собственные творения? Ваул – бог, Ваул – отец, Ваул – это всё. Нет другого такого, кто был бы к нам так близок, как наш создатель, как тот, кто даровал нам не только жизнь, но силу и, самое главное, предназначение, - далее он воззрился в небеса и обратился к своему богу, - О, Ваул, где бы ты ни был, устреми свой всепрозревающий взор сюда, на это самое место и даруй твоему верному служителю знак своего одобрения. Пусть никто из ничтожных творений даже не думает позорить твоё имя. Яви себя, и пусть позорящий тебя ответить за те слова, которые он в своём собственном безумии сумел изречь.