Как-то раз в обитель принесли немного фруктов, и она вкушала их с великой охотой. А сидела она за столом подле одной из сестер, и та ей сделала что-то такое, что ее огорчило. Тогда ей подумалось: отдай этой сестре свои фрукты и отблагодари ее за то, что она тебя огорчила. Когда же она предложила фрукты сестре, та их ей возвратила назад. И хотя она была этим сильно уязвлена, ей пришлось принять их обратно. Однако, придя затем вместе с сестрами в хор за благословением к трапезе, она узрела, что Господь наш торжественно и величаво спустился из алтаря, подошел к ней, обнял ее, весьма нежно прижал к Своему сердцу и поблагодарил за то, что она, Его ради любви, оказала любовь сестре, прежде ее огорчившей.

Стяжав многие и возвышенные дары благодати [175] , посланные ей Господом нашим, она удостоилась святой, исполненной благоговения кончины и отошла к Богу.

Ecce relinquimus omnia et secuti summus te etc. [177] [178] . Господь Наш глаголет: «Кто оставит всё, тот получит сторицею и к тому же вечную жизнь» [179] .

Сие особым образом оправдалось на великой и давней [180] , блаженной сестре Мехтхильде фон Штанс, несомненно доказавшей всеми своими делами, что душа ее презрела всякую радость этого мира. Вот почему ей и явилось единое Благо, коим является Бог Сам по Себе, — притом в таком изобилии, что в ней забурлил источник жизни живой. Когда сей избранный человек только пришел в нашу обитель, то у нее никого особенно не было, кто бы ее смог утешить либо помочь ей. А так как сердце у нее жаждало радостей, то это немало ее огорчало. И все-таки прибегла она ко Господу всякой утехи и просила Его, чтобы Он ей даровал радость. Господь исполнил сие в полной мере, как здесь и записано, в соответствии с ее святым деланием.

Сколь свято и во всём повинуясь уставу жила она с тех самых пор, как явилась в нашу обитель, и до конца своих дней, о том было бы поучительно и отрадно послушать. Однако описать сего невозможно, ибо если о святом внешнем делании, коему она себя посвятила, пусть хотя бы немного, но можно узнать, то никто не может ни исследовать, ни поведать, как внутри у нее сердце и помыслы во всякое время были обращены к Богу. Ко всему, что ей следовало делать по послушанию, она испытывала немалое благоговение, и ничто ей не могло помешать. Была она прилежна и в хоре, так что невозможно было заметить, чтобы она когда-нибудь пропустила время молитвы, если только не лежала [больная] в постели. Когда звонили к работе, она из хора немедленно шла в мастерскую, а когда звонили опять, спешно шла в хор. Усердная в трапезной, она иногда бывала исполнена слишком большой благодати и поэтому раз или два попадала в больницу. Едва вкусив, снова отправлялась в уединение. Что ей приказывали делать по послушанию, то она исполняла толково и быстро, ибо сему добровольному послушанию подчинила свою волю вполне. Много лет она была приставлена к [разговорному] окну. Но, как только уходила в крестовый ход [181] , то тотчас же забывала, что там видела или слышала, и скоро возвращалась к своему прежнему благоговению. Еще она была добра сердцем. Когда видела опечаленного человека, то и сама начинала печалиться, а с радостным и сама была радостной. Всё свое время она без остатка проводила с Богом, так что ее редко можно было застать у кого-то еще — в противоположность тому, как в иных случаях добрые люди помогают себе... [182] Будучи от природы веселого нрава, она так преодолела себя, что уже не хотела никаких радостей этого мира. По праздничным дням она неизменно находилась в хоре, если только по послушанию не была в другом месте. Она была как ребенок, который, любя, чтобы его приласкали, никогда по доброй воле не слезает с колен своей матери.

Когда она не лежала в болезни, у нее до самой кончины было неизменное обыкновение — вставать до заутрени и до первого часа. Ее ангел всегда будил ее к этому времени. Если она болела и ей от всего сердца хотелось лежать, он доставлял ей немало хлопот, ударами понуждая к тому, чтобы она поднялась. И тогда у нее появлялась столь великая благодать, что ее сердце воистину воспламенялось. Ежедневно она делала CC земных поклонов, а к ним, обнажив колена, клала еще XXX сугубых [183] . Долгие годы она ходила в хор, когда ее будил ангел. Но ее стал пугать дьявол, да так часто и столь чудным образом, что она не решалась отойти от постели. Временами барабанил он и свистал, а то делал вид, что вот-вот снесет и обрушит каменный свод. Во все праздничные дни, особенно после вечерней молитвы, она приходила в столь глубокое благоговение, что начинала громко рыдать.

Одиночество и молчание она возлюбила от всего сердца и старательно воздерживалась от того, чтобы говорить в те дни, когда принимала нашего Господа, как и во все пятницы Адвента и Великого поста. Если на нее возлагали те или иные обязанности [184] , то она была занята их исполнением и, только освободившись от них, могла полностью предаваться молчанию. Пламенно и с ревнивым усердием она подвизалась в почитании страданий нашего Господа. Вот как пронзали они ее сердце и силы. Если за трапезой читали о страстях нашего Господа, то ее сердце бывало ими так тронуто, что она ничего не могла съесть, принималась, издавая глубокие стоны, рыдать и, вследствие благоговения, в изобилии нахлынувшего на нее, исторгалась из себя самоё, так что позже, когда сестрам следовало уже расходиться, ее уводили насильно. Вообще, из-за неумеренной внутренней скорби по страстям нашего Господа с нею часто случалось, что она обессилевала и вовсе не владела собой. Особенно в Страстную седмицу она редко решалась подступиться к сестрицам, ибо с нею бывало почти всякий день, и в Великую пятницу тоже, что, когда она приближалась к распятию либо принимала нашего Господа, а чаще после вечерней молитвы, ее потом с немалым трудом приходилось уводить из хора, едва державшуюся на ногах. Из-за изобильно излившейся на нее благодати она роняла множество слез, и они полностью пропитывали собою платок, и если его разворачивали, то едва ли находили на нем место хотя бы с палец шириной, которое оставалось сухим. Вкусив нашего Господа, она обретала столько благодати и сладости, что совсем ослабевала и подавала знак присматривавшей за нею сестре, чтобы та ей по секрету от всех помогла. Затем она оставалась [в хоре] до часа девятого, почти ничего не ела и на протяжении целого дня ни с кем не общалась без особой нужды. Вся сладостность этого мира была для нее горька, как полынь. Как-то раз перед Пасхой она была так пронизана благодатью, что не ела и не пила со среды вплоть до ночи сего священного праздника.

Здесь заканчиваются ее святые деяния, и начинаются исключительные дары благодати и чудеса, каковые Господь естества совершал с ней сверхъестественным образом.

Когда сия чистая и избранная особа явилась сюда, оставив целый мир ради Бога, как написано выше, она благородно принесла всё это в жертву нашему Господу и изрекла из глубины сердца: «О Господи, Боже мой, вот я оставила весь мир и всё, что могло стать мне весельем и радостью, ради любви к Тебе. И я заклинаю Тебя божественным Твоим милосердием и неисчислимой Твоей благостыней, чтобы Ты стал моим утешением, ведь Тебе ведомо, что другого утешения у меня нет на земле». Так-то умоляла она нашего Господа о Его благодати — с совершенным рвением, одолеваемая пылким желанием и проливая без всякой меры несказанно горькие слезы.

Вскоре после этого, как-то ночью после заутрени, когда она легла спать, явился некий весьма благородного вида любезнейший муж с огромной толпою мужей. А один из мужей нес большой крест, который был чист, как кристалл, и сей муж ей добро-предобро сказал: «Сестра Мецци, не бойся, с тобой не случится никакого несчастья. Следуй смело за мною, безо всякого страха!» И вот муж с прекрасным крестом двинулся в хор, а следом за ним весьма степенно и чинно двинулись и все другие мужи. Преисполнившись благоговения, они воспели песнь, которую поют в Тихую пятницу [185] . И она вслед за ними отправилась в хор. Тогда тот самый муж взошел к алтарю и высоко вознес крест. Прочие же, воспев очень красиво, при каждом стихе преклоняли колена и кланялись, как принято делать в эту самую пятницу. Когда ее сердце преисполнилось, по причине увиденного, сугубого удивления, она посмотрела наверх и узрела: вот наш Господь спускается с небес на распятие, бывшее в руках у того самого мужа, совсем как во время страстей, со всеми Своими [кровавыми] знаками. И хотя стояла она вдалеке от нашего Господа, Тот обратился к ней любящим взором и сказал очень по-доброму: