Когда сия блаженная сестра отошла в иной мир, то благочестивая сестра Маргрет Цюрихская услыхала, как поют многие голоса. Один же из них напевал удивительно мило и весело такие слова: «Восхожу от печали к радости, от жалобы к высшему счастью». Тут она поняла, что это был ее голос и что она вошла в Царство Небесное.

Сия блаженная сестра Маргрет [142] фон Клингенберг имела здесь родную сестру, бывшую также старательной служительницей Господа нашего Иисуса Христа. Это мы видели по ее святому служению, которое, впрочем, зачастую давалось ей нелегко. Она следила за тем, чтобы алтарь в капелле был освещен и для этого имелся ночник и достаточно свеч. После ее кончины одной проживавшей вне монастыря особе показалось, что она ее видела, как та ходит в двух золотых башмаках и обращается к ней: «Гляди, я получила сии башмачки за те шаги, что делала, когда зажигала свет в капелле». Ее же старанием у нас появились все наши красивые образа. Она составила многие немецкие книги. Однако больше всего остального пеклась о хоре, ибо была главной певчей: и сама пела до своей кончины, и все поющие в хоре были управляемы ею [143] . Бог сотворил ей благодать: если ей было особенно тяжко, но она являлась в хор и пела заутреню, то ей становилось полегче. Среди многих иных святых упражнений она испытывала особое благоговение к пяти священным знакам любви и почитала их своею молитвой и пятью земными поклонами [144] . При этом лукавый доставлял ей немало хлопот. Ей временами казалось, что у нее вокруг головы бегают толстые мыши и хотят забраться ей в рот. Но она, распростершись на полу, смирно лежала. Как-то раз она вдруг уразумела всё, что читали и пели, хотя не умела передать латинских слов по-немецки. Она желала три вещи особенно — первая, чтобы кончина застала ее во время службы нашему Господу; другая, чтобы ей помереть добровольно; и третья, чтобы Его священное тело стало ее последней трапезой. И сие было в полной мере ей предоставлено. Конец застал ее в хоре, она пролежала не меньше девяти дней и была радостной, говорила безо всякой боязни о смерти и не желала, чтобы ей напоминали о жизни. Тогда-то она рассказала, что на протяжении целого года, всякий день напролет, оплакивала свои прегрешения — да так горько и так скорбела о них, что охотней дала бы отделить себе голову от тела. Третью просьбу ее Бог также исполнил, ибо Его священное тело было ее последней пищей.

Жила у нас и другая блаженная сестра, звали ее Анной Ванзазеллер. Будучи кроткого и мягкого нрава, она стяжала особый дар благодати в благоговейном молитвенном делании. У нее вошло в обыкновение часто изрекать сладкозвучные стихи из Псалтири и умильные словечки о Господе нашем. Еще у нее была добродетель, состоявшая в том, что она весьма милостиво обходилась с нищими и бедняками. [Вообще] у нее было немало добродетелей, и о них стоит кое-что рассказать. Она была смиренна и считала свои недостатки настолько великими, что не решалась молить нашего Господа, чтобы Он явился к ее смертному одру. Имела привычку часто молиться пред ликом [Христовым], вывешенном на доме капитула, той самой молитвой, которая при этом лике начертана: «Salve summe deitatis» [146] [147] . А когда доходила до стиха, в котором читается: «Те saluto milies» («Приветствую Тебя тысячу раз»), благоговейно склоняла голову и часто произносила его с тоской в сердце. И вот, когда она так однажды молилась, лик нашего Господа обратился к ней, укрепил ее и изрек: «Проси у Меня, чтобы Я простил прегрешения, какие знаю в тебе, почтил тебя Моими страданиями, как их Сам претерпел, поручил тебя Моей Матери и святому Иоанну, как некогда поручил их друг другу, и чтобы Сам Я явился тебе при кончине». Услышав эти слова, она стяжала неизреченную радость и провела в блаженстве всю свою жизнь, пока не преставилась.

Ее же верная подруга детства, блаженная сестра Люция, прочла как-то раз Владычице нашей тысячу раз «Salve regina», ради их обеих кончины, и начала другую молитву, дабы Господь наш помог ей преставиться прежде сестры Анны. И Он ей это устроил, ибо в тот час, когда ее предавали земле, приблизилась смерть и к сестре Анне. Сия почила на пятый день, приняв самый добрый конец, какого мы ни разу не видели ни у одной из сестер. Она обнаружила словами и делом, что имеет великое любовное устремление к Богу, но также и смиреннейший ужас. Порой она говорила весьма весело и сладкозвучно, горячо и часто читала стихи: «Quoniam mille» («Господи, пред очами Твоими тысяча лет как один день») [148] и «Quoniam suavis» («Ты, Господи, благ и милосерд и многомилостив ко всем призывающим Тебя») [149] . Если же ее хотели как-нибудь вовлечь в разговор, то она говорила: «Зачем вы мне досаждаете? Может статься, что уже нынче мне суждено стоять пред Судом и держать ответ перед Богом за все мои слова и дела; этого будет достаточно». Когда она собралась отойти в мир иной и к ней приступили с вопросом, чувствует ли она присутствие Божие, то она подняла руки и голову, благоговейно сложила вместе ладони и сотворила низкий поклон. Приоресса спросила ее: здесь ли наша Владычица? И она на сие отвечала так же, как прежде. Затем, скромно осенив себя крестным знамением, аккуратно положила руки одну на другую и в тот же час отошла. А между сестрами, собравшимися возле почившей, случилось великое и благоговейное движение.

Была у нас также одна блаженная сестра, она сильно страдала, едва ли получая от кого-нибудь утешение, как внутреннее, так и внешнее.

И вот как-то раз сия сестра заболела. А поскольку это случилось в святое Рождество, то она попросила сиделку, чтобы та помогла ей сходить к праздничной службе. Но сиделка забыла о просьбе, сестре же от всего сердца хотелось быть в хоре вместе с общиной. И желание ее взошло к нашему Господу. Лежа в томлении, сестра узрела над собою некое облако и в нем умильного видом Младенца, как будто Тот только что родился. Сей очень мило крутился с бочка на бочок и протягивал ей ручки и ножки, позволяя рассмотреть Свое нежное тельце. Он сказал ей: «Вот, смотри на Меня и наслаждайся Мною, как только захочешь». Этим она была искренне утешена [150] .

Жила у нас также одна блаженная сестра, звали ее Вилли Констанцской. Она пришла в эту обитель, когда ей было [всего] III года от роду. Сия блаженная особа имела множество добродетелей и святое усердие [152] . Но особенно явно она обнаруживала, сколь сладостно Бог живет в ее сердце — посредством того, что охотно и с удовольствием о Нем говорила, а равно слушала, как о Нем говорят. И то, что ей удавалось услышать, она сохраняла, пока наконец не составила для нас из того прекрасную книгу [153] . Еще она сильно страдала, едва ли получая от кого-нибудь хотя бы малую радость. Ее нрав был кроток и свят. Когда она вошла в преклонный возраст и лежала из-за недуга в лазарете, то, пока [сестры] вкушали, ее одолевало такое желание: она спешила в трапезную, усаживалась около чтицы и жадно внимала Божию слову. С возрастом ее разум совсем ослабел, но Бог был все-таки в ней настолько глубоко укреплен, что она не забывала о Нем, хотя ничего другого не разумела. И если речь заходила о Боге, то она, заприметив сие, пристраивалась рядом и с жадностью слушала. Когда ее о Нем спрашивали, то она очень ласково отвечала. Уже почти перестав говорить, она благоговейно кланялась, когда произносили [имя] «Иисус». Свою тяжкую и мерзкую хворь она переносила с немалым терпеньем, а как-то ночью, незадолго до смерти, позвала одну из сестер: «Здесь ходит такой премилый Младенчик». Пробудившись от сна, сестра увидала, что над ее постелью горит огонек, светлый, как прекрасная звездочка, но Младенца узреть не смогла. А после этого другая сестра спросила ее: «Сестра Вилли, был ли Господь наш и впрямь таким милым, когда находился возле тебя?» Она ей, однако, не захотела ответить, разве что с придыханьем сказала: «Он был милым, когда б ни являлся». А потом она блаженно отошла из этого мира.

Мы имели еще одну добродетельную, блаженную сестру, которую звали Гертрудой из Винтертура. Она была столь милосердна к убогим и нищим, что по праву звалась матерью сирых и особым другом друзей нашего Господа [155] . Что бы ей ни давали, то она полностью отдавала убогим, и нам нередко казалось, что ей не хватает самого нужного. Себя же саму она почитала вовсе не достойной того, что радостно раздавала нуждающимся, и полагала, что будет немалым бесчестьем, если после кончины у нее что-нибудь обнаружат. А еще у нее имелось такое множество отличительных добродетелей, что было бы слишком долго записывать их. Она особенно почитала [молитву] «Gloria patri» [156] [157] и, где бы ни находилась в монастыре, всегда низко кланялась, когда читала ее или слышала, как ее читают.

Она также нередко удостаивалась прекрасных и удивительных видений [158] . Как-то раз в Страстную пятницу читала вместе с конвентом Псалтирь, и перед взором ее возник некий свет, длившийся едва ли дольше, нежели чтение одной «Ave Maria». Ей показалось, что в трапезную поднялся некий красивый и статный Господин, но всё Его тело было усеяно ранами и залито кровью, и от этого вид Его был чрезвычайно печален [159] . Господин взошел, встал перед сестрами, читавшими всей общиной Псалтирь, и изрек добрым голосом: «Сей молитвой будут исцелены Мои раны». Некоторые же из сестер не читали с общиной, и им Он этого не сказал. Тогда уразумела она, сколь Ему дорога и важна общая молитва.

Житие сей блаженной сестры было столь сладостным, что при ее погребении повсюду стоял громкий плач. После нее, когда она померла, ничего не нашли, потому что она была с бедными и посредством того была богаче пред Богом, чем если бы отдала ради спасения души целое королевство.

Дабы не была предана забвению память