— Schneller, — шепнула она, подтолкнув Лихолетова к двери у лестницы. Ее голос дрожал.

— Да шнелю я, шнелю…

Его завели в чью-то маленькую спальню — запах увядших роз окутал таким плотным терпким ароматом, что он почти сразу догадался, в чью. Женщина закрылась на замок и, опустив револьвер, прошла к трюмо с изящным зеркалом. Выдвинув верхний ящик, достала бинты, спирт, тканевый сверток с хирургическими инструментами. Лихолетова замутило — не то от запаха цветов, не то от крови, которая толчками вытекала из раны.

— Садись, — велела она с сильным немецким акцентом и повернула рычажок выключателя. Над зеркалом вспыхнул мягкий желтый свет. — Покажи плечо.

— Говоришь по-русски? — удивленно спросил Лихолетов, подходя ближе и расстегивая ворот.

Теперь Лихолетов смог хорошенько ее разглядеть. После схватки с Лисой ее губа еще сочилась кровью, а левая сторона челюсти налилась синевой и отекла. Но женщина перед ним была той самой, которую он видел в дыму и пожаре Мадрида.

Он бы, наверное, смог тогда достать Нойманна — если бы не она.

Обтерев руки спиртом, женщина прижала ватку к своей губе и челюсти. Типичная немка, худая и резкая, как выстрел, — откуда она знает его язык? Неужели учила специально, чтобы говорить со Смолиной, например? Он сел на стул около трюмо, спустил рубашку, покорно подставил плечо. Кровь уже начала сворачиваться, в желтом свете рана блестела вывернутыми краями. Женщина надела перчатки, развернула инструменты. Вытащила длинный, похожий на рыбью кость, пинцет. Лихолетов стиснул зубы, готовясь к худшему.

— Как тебя зовут? — спросил, чтобы немного разрядить обстановку.

— Катарина. — Она поднесла к его плечу пропитанную спиртом вату, быстро обработала края раны, не обращая внимания на его гримасы. — Я тебя сразу узнала. Тридцать шестой, Мадрид. Ты чуть не убил моего единственного друга.

Пинцет вонзился в плоть, и Лихолетов взвыл.

— Schweigen [6], — прошипела Катарина. — Тихо. Я знаю: на тебя не действует сила Макса. Я была там, все видела. Только ты один не выстрелил себе в голову, зато…

Острые клыки пинцета погрузились в рану глубоко, почти до середины. Катарина стала ворочать ими, и плечо выкрутило болью.

— Зато ранил Макса.

Лихолетов почувствовал, как во рту у него хрустнула и раскрошилась старая пломба. Холодный пот катился в глаза, рука вздрагивала.

— Где он? — просипел Лихолетов сквозь сжатые челюсти. — Он похитил девушку.

Катарина молча ухватила пулю и потянула медленно и будто с наслаждением, специально мучая его. Разговор отвлекал, и Лихолетов попытался еще раз:

— Она жива? — Катарина медленно кивнула, сосредоточенная на его руке. Это было уже кое-что! — Тогда зачем она ему? Он хочет использовать ее в войне?

Окровавленный кусочек металла упал на трюмо и покатился по столешнице. Катарина снова хмыкнула, качнула головой:

— Макс ненавидит войну.

— Я видел, на что он способен.

— Я тоже.

Точными движениями она снова обработала рану, не замечая, как шипит и вздрагивает Лихолетов. Затем вытянула нить, заправила в кривую хирургическую иглу.

— Например, он умеет убирать боль. Сделать счастливым любого. — Катарина склонилась над плечом, игла проткнула кожу. — Мелкие жадные люди всегда будут бороться за власть и развязывать войны, но Макс…

— Разве он не обычный человек? Не мелкий и жадный? — Лихолетов попытался улыбнуться. По сравнению с пулей штопка была совсем ерундой. Можно терпеть.

— Ein Unikat… — Катарина на секунду задумалась, вспоминая слово. — Особенный. Один во всем мире.

— И поэтому он решил забрать всю власть себе и так спасти мир от войны?

— Никто, кроме него, этого не достоин.

— Для этого вы учите детей убивать?

— Выживать, — Катарина сделала последний стежок, завязала узел. Чикнула ножницами, отрезая нить. — Мы занимаемся их развитием.

— Да, это видно, — хмыкнул Лихолетов. — Зачем? Отправите их потом на бойню?

Катарина зло раздула ноздри и стала ожесточенно протирать и убирать инструменты.

— Они помогут Максу спасти мир. Это их задача, их предназначение. Они все очень талантливые дети, они — будущее! Это наш вклад в спасение мира.