— Анечка, хочу кое с кем тебя познакомить. — Ильинский задорно подмигнул ей. Он точно не выглядел как здоровый человек, но вел себя так, будто совершенно не беспокоился об этом. Будто не испытывал боли. — Это верховный магистр исследовательского управления немецкого общества… Простите, я не запомнил… Так что, серьезный человек и ученый, Анечка, Максимилиан Нойманн.

Тень отделилась от шкафа, полного документов, и шагнула навстречу.

— Для вас, фройляйн, просто Макс.

Его голос обволакивал, пеленал в семь покрывал. Казалось, можно слушать его вечно.

— Аня, почему молчим? — подстегнул Ильинский с каким-то нервным весельем.

— Очень приятно, — пробормотала Аня. — Вы хорошо говорите… по-русски.

Макс кротко улыбнулся. Он не сводил с нее восхищенных глаз. Ане стало неловко и стыдно — за серый халат и обрезанные волосы, синяки и еще слегка плывущее после испытательной сознание. За то, что вообще стоит здесь, в резиновых тапках и без белья под больничной сорочкой. За то, что попалась в клетку.

— Александр Иванович, можно нас оставить на пару минут? Как договаривались, — попросил Макс. Он обращался к Ильинскому, но смотрел только на Аню.

Ильинский недовольно крякнул:

— Как я могу вам запретить, — и вышел.

Скрипнули петли, и все стихло. Только ходики стрекотали на стене, вразнобой отмеряя время.

— Понимаю, я для вас незнакомец, — начал Макс. — Иностранец. Поэтому у вас нет повода мне доверять.

Это было правдой. Аня с беспокойством обернулась на дверь, за которой скрылся Ильинский. Конечно, кроме Пекки, она никому не доверяла — никому в целом мире, но Ильинский был, по крайней мере, ей знаком. А наедине с незнакомцем, к тому же мужчиной, было действительно неуютно. Страшно.

— Люди… интересные, — улыбнулся Макс, следя за ней пристально. — Им легче доверять тем, кто родился рядом с ними, на одной земле, даже если это не самые хорошие соседи… К сожалению, иногда это ошибочно. Например, в вашем случае. И в моем.

Хуже всего было то, что тело после процедуры плохо слушалось и болело все целиком, от пяток до макушки. Аня шагнула к столу Ильинского, чтобы сесть в кресло. Макс коснулся ее локтя, желая, видимо, помочь, но Аня вздрогнула, вскинула руку:

— Не трогайте меня… пожалуйста.

— Mein Gott… [1] — выдохнул Макс. Он перехватил ее запястье и рассмотрел. — Они что, клеймили вас?!

Аня скользнула взглядом по синякам и едва зажившему ожогу в форме буквы М. Рука, что сжимала ее запястье мягко, но настойчиво, была затянута в перчатку с хитрым механизмом, похожим на металлическую сеть сухожилий.

— Зачем вы это терпите? — пораженно проговорил Макс. — Аня, пойдемте со мной. Прямо сейчас. Я обещаю вам убежище. Нормальную жизнь.

Но Аня отняла руку, уже почти не слушая, о чем ей говорят. На столе Ильинского, в ворохе бумаг, лежал вскрытый конверт. Сначала Аня не поняла, что это такое, но потом узнала свой почерк: «Пекка». Аня схватила конверт, выдернула исписанный красным карандашом лист. Ее последнее письмо явно читали, но еще не отправили.

— Пекка — это ваш брат? — уточнил Макс, взглянув на конверт.

— Да. — Аня пробежала по тексту глазами, будто искала признаки того, что письмо читал именно Пекка, а не кто-то другой. Не Ильинский. — Я здесь ради него, поэтому не могу уйти… Но почему…

— Почему письмо не передали? — Макс придвинул к ней другую бумагу, которая лежала тут же, среди прочих. — Может быть, поэтому?

Аня отложила письмо и всмотрелась в прыгающие машинописные буквы: справка… Смолин Петр Алексеевич… 58-я статья… приговор приведен в исполнение...

Она ничего не понимала.

— Кажется, вы полагали, что он жив? Но похоже, профессор все это время врал вам, — говорил Макс где-то далеко, так что Аня почти не улавливала смысла. — Вы поэтому выполняли все их требования? А Петр, значит, мужественно взял вину на себя…

Взял вину на себя… Приговор в исполнение…

Нет, она ничего не понимала. Что это значит? Что значат эти скученные в строчки буквы? Какое отношение они имеют к Пекке — смелому, самоотверженному, всесильному, способному оградить ее от любой беды?.. Вот сейчас беда, Пекка. Сейчас она случится — так где же ты?.. Как и когда ты исчез?

— Когда…

Механический палец Макса постучал по правому верхнему углу желтого, как гнилой зуб, документа. Аня перевела туда взгляд: 18 июля 1940 года.

Вот, значит, как. Выходит, она два месяца писала письма мертвецу.

Нечто большое, неудержимое и смертельно раненное поднялось со дна и завыло в гортани. Хватаясь за ящики стола, Аня вырывала их один за другим, пока не нашла и остальные письма: все вскрытые, прочитанные, сложенные аккуратной стопкой. Не отправленные. Даже самое первое, написанное сразу, как она попрощалась с Пеккой. Даже оно. Аня сгребла их в кучу, прижала к груди, словно все эти слова, сказанные в пустоту, могли врасти в нее и вернуться, откуда вылились, — в глупое, плачущее навзрыд сердце.