— Борух, — улыбнулся Нойманн. — Смотрю, ты вырос и окреп. Эберхард говорит, ты делаешь успехи… Небольшие, правда, но все же.

Борух нахмурился. Эберхард терпеть его не мог — именно потому, что Борух вечно плелся у всех в хвосте, если не считать математики. За такую громкую похвалу он теперь три шкуры спустит, в этом можно не сомневаться.

— Однако недавно ты пытался сбежать, и мне горько об этом слышать. — Нойманн и впрямь выглядел огорченным. — Когда я вернусь, поговорим откровенно, хорошо? А до той поры, прошу тебя, не глупи. Пока ты в замке — ты в безопасности. Но в большом мире я уже не смогу тебя защитить. Ну что, дождешься меня?

И он протянул ему руку — не левую, в механической перчатке, а правую. Его ладонь была сухой и теплой, а пожатие крепким. Борух заметил лицо Ансельма, застывшего в дверях, и сразу понял, что неделя, обещанная Нойманну, станет худшей в его жизни.

— Вот и молодец. А я кое-что подарю тебе, когда вернусь.

Подмигнув ему, Нойманн вышел из столовой. Борух почувствовал на своем плече руку Катарины: она одобрительно похлопала его и поспешила вслед за Нойманном, на ходу натягивая черные, расшитые золотом перчатки.

Столовая опустела, даже прислуга разошлась по своим делам. Борух уже давно должен был сидеть на занятиях. Быстрым шагом он вышел в холл — на лестнице его поджидал хмурый Ансельм.

— Эй, свинья, — выплюнул он, уверенный, что ни один взрослый его не слышит, — даже не воображай, что ты мне ровня.

Борух попытался проскочить мимо, но Ансельм ударил ладонью в грудь, задержав, и зло процедил в самое ухо:

— Герр Нойманн никогда не сделает тебя особенным, понял? Никогда.

Борух вывернулся и убежал наверх, но потом, сидя на уроках, много размышлял о словах Ансельма. Это было что-то вроде местной легенды. Борух собрал ее по крупицам — все-все, что случайно подслушал или увидел за эти два месяца в замке.

Говорят, у стен есть уши — но еще у них есть голоса. Эти голоса негромкие и звучат там, где не все додумаются искать. Например, в кухне. Или в гулких туалетных комнатах. Или даже в чулане для швабр. Иногда они говорят шепотками прислуги, иногда странными изречениями Далии, но чаще — буквами, именами, целыми посланиями на стенах, ручках дверей, перилах лестниц и изголовьях кроватей. Так, например, Борух узнал о Фридрихе, лучшем друге Ансельма, который ушел из замка на весеннее равноденствие вместе с другими старшими ребятами. Его инициалы — F. W. — были выцарапаны чем-то острым на спинке кровати Боруха. А стены кричали таким же скошенным почерком: «Взошло новое солнце, и я ничего не боюсь». Перед уходом Фридрих и другие получили от Нойманна некое благословение, которое сделало их особенными. Что это точно означало, Борух не понимал, но так говорили все дети. Одни шептались про волшебное дыхание герра Нойманна, которое сделает любого бессмертным. Другие — про древнюю силу самого замка, которая превращает детей в птиц, но держит на привязи — до поры до времени, пока не выменяет их жизнь на чью-то смерть. Одним словом, сочиняли всякое от скуки под впечатлением историй Катарины. Борух в такое давно не верил.

По вечерам Катарина собирала всех в малой гостиной у камина, чтобы прочесть сказку на ночь. Книги она брала в библиотеке Нойманна. Устроившись в широком, расшитом красным шелком кресле, не спеша переворачивала одну за другой плотные пожелтевшие страницы, читая вкрадчивым, хрипловатым голосом. Отблески пламени играли на ее лице и строгом черном платье, и в полумраке Боруху казалось, что Катарина немного похожа на его мать. Сидя на ковре у ног Катарины среди других мальчишек и девчонок, он закрывал глаза, воображая себя в квартире на втором этаже аптеки, в самом центре родного Вроцлава, просто у его родителей почему-то не два ребенка, а двадцать два. И сказки все были такие, каких Борух раньше не слышал: про горных троллей, фей и уснувших на века рыцарей.

Вечером после отъезда Нойманна Катарина пришла в малую гостиную, неся увесистый том. Все уже давно собрались, в нетерпении дожидаясь новой истории. Вечера с Катариной, на которые иногда приходил и Нойманн, были едва ли не единственным развлечением в плотном расписании, если не считать субботнего кино. Борух отложил шахматную партию, которую по обыкновению разыгрывал сам с собой, и приготовился слушать.

Катарина устроилась в своем любимом кресле, и все придвинулись ближе.

— Сегодня я принесла вам кое-что новенькое, — сказала она, хотя книга у нее на коленях выглядела вовсе не новой, скорее наоборот. — Это сказки народа, который проживает на востоке Германии. Герр Нойманн приобрел книгу у старьевщика, когда мы проезжали Бреслау.

Бреслау — так немцы называли Вроцлав. Борух задержал дыхание.

Катарина перевернула первую страницу и начала:

— Жил в одном селении мальчуган, были у него мать да отчим. Бедно они жили, и мальчику приходилось с малых лет искать работу. И вот однажды вынесли его ноги на Черный холм, а на том холме стояла водяная мельница. Дурная слава ходила про ту мельницу: сказывали, будто мельник — колдун и чернокнижник, будто превращает своих подмастерьев в воронов и учит их колдовству. Была не была, подумал мальчик, пойду в подмастерья к мельнику, авось хорошо заплатят [1].

Борух слушал, чувствуя, как щиплет глаза, а челюсти сжимаются. Он знал эту сказку так же хорошо, как самого себя. Мальчик перехитрил колдуна: расписался не своей кровью, а кровью воробья и стал работать на мельнице. Ему нравились другие подмастерья, но раз в год колдун крутил большое мельничное колесо со стрелкой, исписанное всякими магическими символами. Тот, на кого указывала стрелка, пропадал с мельницы, и никто его больше не видел, а мельник брал себе нового ученика. Все с тревогой ждали этого дня, и тогда мальчик понял, что нужно выбираться. Он пытался убежать, но колдовство мельника заперло лес вокруг мельницы, и мальчик все время возвращался. Тогда он попросил матушку прийти за ним. Она так и сделала, и мельник заставил ее угадывать своего сына среди двенадцати учеников в обличье черных воронов. Той женщине повезло перехитрить колдуна.