— Едем туда же, — дал команду боярин и накинул на ноги шкуру. Горячка догонялок схлынула и мороз начал побеждать.

— Деда, тебе такие же штаны, как у меня, надобно. Они хорошо утеплены.

— Я не собирался ездить далече в санях, — буркнул Еремей, но хлопоты внучки по подтыканию шкуры принял с благодарностью.

Ехали споро. До монастыря князь выбирал бездорожье и сани несколько раз проваливались в снег, но потом выехали на расчищенный путь и двигались без проблем.

— Коли с такой скоростью далее ехать будем, то коней загоним, — вскоре начал беспокоиться Еремей.

— Предлагаю сменить их в ближайшей деревне, а на обратном пути вновь обменяемся, — предложила Дуня.

— Глупости говоришь, — отмахнулся дед.

— Почему это?

— Боярин, — закричал возвращающийся воин, посланный вперед, — князь в деревеньку по пути заехал и остановился на постоялом дворе.

— Вот и хорошо, — обрадовался Еремей.

— Мы там можем сменить коней, — обрадовалась Дуня.

— Это вряд ли, да и незачем теперь. Похоже, что князь дальше не поскачет.

— С чего ты решил?

— А иначе не было смысла ему так рано делать остановку.

— Ну-у, я, к примеру, уже проголодалась, может, и он?

— Угу, ото всех скрылся, чтобы пожрать в часе езды от своего дома.

— Ну-у-у, да, — подумав, согласилась Дуня. — Вот ты объяснил и мне всё кажется очевидным, но сама я до этого не додумалась.

— Потому что твоя головушка занята придумками.

— Наверное, так, — не стала спорить она, испытывая мандраж. — Деда, а что мы дальше делать будем? Если зайдём в тот двор, то князь нас увидит.

— Увидит и не обрадуется, но тебя он не узнает, — показывая на её штаны, усмехнулся Еремей. — Пойдешь вместе с Пахомкой.

— Точно, я бояричем прикинусь!

— В такой-то одеже?

— Но все очень добротно и…

— И как из медвежьей берлоги выползла, — с досадой закончил Еремей.

— Простенько, но со вкусом, — всё же возразила Дуня и обиженно отвернулась, чтобы дед знал, как вредно критиковать.

— Так, слушай меня внимательно, — строго произнес Еремей, — я делаю вид, что еду дальше, а ты садишься на коня и въезжаешь с Пахомкой во двор. Дальше во всем слушаешься его. Поняла?

— Деда, так не годится. Скажи Пахому, чтобы он во всем слушался меня!

— Я так и говорю… что? Ты меня запутала.

— Если Пахома сделать главным, то он меня в уголочке посадит и будет охранять, а мы для чего туда идём?

— Ты сейчас вообще никуда не пойдешь.

— Хорошо, ты строг, но справедлив, — тут же сменила тон Дуня и попросила её подсадить на коня. — А за что тут держаться? — немедленно спросила она.

— Слезай! — взъерепенился боярин.

— Деда, я пошутила! — засмеялась она, радуясь, что он взбодрился. — Я знаю, что за уши надо дергать! — добавила она, и понукая пятками животину, направила её к постоялому двору.

Воины весело поглядывали на боярина, но свою службу помнили. Одни остались подле него, другие намеревались сделать вид, что проезжают мимо деревни и все никак проехать не могут, а Пахом обогнал Евдокию и первым въехал на подворье.

Собачий лай стал громче, зато соседские кабысдохи притихли и поддерживали систему оповещения формально. Дуня огляделась и вынуждена была признать, что до постоялого двора трехкамерная изба не дотягивает и о создании почтовых ямов тут не слышали.

Но видно все же надобность у проезжих в остановке тут случалась, поэтому ворота были открыты и гостей встречал юноша, принявший лошадей.

— Обиходь, — коротко бросил Пахом, кидая в руки недоросля копеечку. Потом подумал и добавил ещё.

Дуня довольно шустро сползла со своего конька-горбунка. Высоких тонконогих лошадей или крупных тяжеловесов на Руси почти не было. Все кони были мелкие или совсем маленькие, так что сидеть на них было не страшно с точки зрения человека, готового в любую минуту упасть.

Юноша с любопытством глянул на неё, растеряно задержав взгляд на чистом лице, но дожидаться, пока он что-то сообразит или заподозрит, она не стала, вошла в дом. Как положено перекрестилась, подвинулась, пропуская недовольного прытью боярышни Пахома и… выбрала место в уголке.

В общей зале места было немного, а света и того меньше. В помещении уместилось три стола и за одним расположился князь. Напротив него стояла женщина с девочкой-подростком. Одеты они были добротно, можно сказать с претензией. Лицо женщины сохранило остатки былой красоты, но примечательно в ней было другое — прекрасное и одновременно скорбное выражение лица. Покорность судьбе, смирение, всепрощение и жалость ко всему живому, вот что подметил взгляд художницы. Но личико девочки было посложнее и не читалось с первого взгляда.