Боярышне ещё запомнилась Глафира, холодная красавица средних лет. Её лицо по-прежнему выражало безучастность, но глаза… в них было слишком много жизни. Дуня не хотела показывать свой интерес, поэтому опасалась задерживать на ней взгляд, но внутри этой женщины кипели эмоции. Вот только никак нельзя было понять, какие. Может,она неистово кого-то любила, а может, мечтала сместить ключника или ненавидела свою жизнь, окружающих её людей… Впрочем, Дуня не удивилась бы, если узнала, что Глафира мучима нестерпимой болью в спине и оттого её глаза столь выразительно полыхают.

— Евдокия, — прозвучал голос Милославы, — ты давно вычесывала Пушка? Что скажет князь, если повсюду будет его шерсть? — закончив есть, строго спросила она.

— Мам, я же не могу искать Пушка в княжьих палатах!

— Ой, — воскликнула Еленка, — я найду котика и причешу его.

— Его не причесать надо, а вычесать, — огрызнулась Дуня.

— Конечно-конечно, — быстро согласилась Оболенская и выскочив из-за стола, помчалась к себе. Её ближние вынуждены были подняться и следовать за ней.

— Какая невоспитанная дочь у Ивана Владимировича, — тихо произнесла Милослава, недовольно поджав губы.

— Она теперь живёт своим умом, — наябедничала Дуня.

— Ей это не на пользу, — сухо обронила боярыня и поднялась.

Евдокия проводила её, но когда мама предложила заняться делом, то оставила ей в помощь любительницу писать письма Даринку, а сама сослалась на княжье поручение.

— Одна не смей ходить! Возьми брата, — велела Милослава.

— Ой, Ванюша хотел, чтобы ты посмотрела, как он клюшкует, а я с дедом буду, — не моргнув глазом, соврала Евдокия.

Милослава одобрительно кивнула, а Дуня заторопилась, чтобы сбежать со двора до того, как дед покончит с завтраком и соберется искать ее. Разворошив сундук с одёжей, она натянула утеплённые штаны, овечий тулуп, шапку-мурмолку и выскочила в коридор.

— А-а-а, — закричала челядинка, увидев человека в мужской одеже.

— Цыц, — прикрикнула на неё Дуня. — Это ж я!

— Боярышня, а зачем ты в мужескую одежду вырядилась? Срам же!

— Срам, когда летучей ладьей в платье управляешь. Люди говорят, что Еленка кубарем летела, и её ноги кто-то разглядел, — не удержалась от подколки Евдокия.

— Ох ты ж, — широко раскрыв глаза и прижав ладошки ко рту, воскликнула молодая жёнка.

— Ну, а я о чём! — осуждающе покачала головой боярышня. — Так что я подготовилась,и никто даже не глянет в мою сторону, коли неловко упаду, — терпеливо пояснила она. — Скажут, что это за увалень такой! А это я, вся закрытая и защищенная.

— Ежели так, то да. А не страшно тебе на ладье кататься?

— Совсем немножечко, и ещё десять раз по столько же.

— Это как же?

— Это когда глаза боятся, а руки делают.

— Ох, судьба у нас такая, — печально отозвалась челядинка и побежала впереди Дуни открывать ей двери. — Благослови тя бог, боярышня.

— Угу, — вдыхая полной грудью морозный воздух, Дуня поспешила сойти с крыльца, ведущего на женскую половину. А то скажут, чего это пацан там делает.

— Ты кто такой! А ну стой, поганец! — тут же услышала она дедов голос. — Взять его! — науськал он своих холопов.

— Тьфу, ты, — с досадой пробормотала она, видя, как все повернулись в её сторону. — Всю конспирацию нарушил.

Она перекинула ногу через перила и шустро скатилась по ним, намереваясь успеть ускользнуть за угол дома, а там можно было забежать за сарай, оббежать его и пнуть Гришкиного наблюдателя. Но дедов Пахомка моментально просёк, что стервец шустр и не даст себя догнать. Воин кинул веревочную петлю на наглеца. Он, то есть Дуня, не успела уклониться, и когда Пахом дёрнул за верёвку, то упала.

— Попался! — радостно заорал Еремей, но в следующий миг уже выругался и жалел, что привлёк столько внимания к поимке злодея. — Ах ты ж! Да что ж тебе не сидится на месте? Позор моим сединам!

— Деда, чего ж ты так орёшь? Я же тихо хотела, а ты…

— Поговори мне! Дал бог внучку! Почему в таком виде? Куда собралась?

— Э-э, так я летучую лодку опробовать. А то лодка моя, а катаются все кому не лень.

— Почему одна?

— Не одна, я с тобой! Думала, сначала лодку возьму, а потом сразу за тобой отправлю. Вон и Гришенька мой бежит. У него здесь постоянное дежурство. Как только я выхожу, так он сразу узнаёт.

— Ты… чую, что недоговариваешь, — засомневался Еремей.