Поглядев в окно, где все как вчера, испытав от этого тихое удовлетворение, снова забираюсь под одеяло, пытаюсь заснуть. Но не удается. Сквозь толстый слой тяжелого маслянистого воздуха, сквозь грязные стекла окон, сквозь натянутое на голову кусачее крапивное одеяло пробивается исторгаемый городом вой побудочной сирены. Это для работоспособного населения сигнал подъема.

Ветеранов труда всеобщая побудка не касается. Заслуги. В приюте сигнализация срабатывает на полчаса позже. Но со дня основания приюта № 0314-„прим“ в нем установилась добрая традиция: подниматься вместе со всем народом. Чтобы к моменту включения приютской сирены быть уже прибранным, умытым, улыбающимся. Традиция до последнего вздоха подниматься из постели вместе со всей страной свидетельствует о высокой сознательности ветеранов, их неизменной приверженности идеалам, а также о том, что ветераны все еще не подпадают под действие Инструкции „О радикалах и бесперспективных".

Я, конечно, имею удостоверение о лояльности основного вида и теоретически мог бы иногда кое-что игнорировать, кое от чего уклоняться... Но я сам никогда себе этого не позволю, наоборот, до последнего вздоха надо быть для всех мобилизующим и вдохновляющим, понимаешь!.. Только так.

И лишь потерявшие всякую способность самостоятельно передвигаться плюют на священные традиции и автоматически подпадают под действие...

Кряхтя вылажу из-под одеяла, и все старческие болячки, ночью таившиеся где-то, сразу тут как тут. Но нет ни минуты лишней, чтобы к ним прислушиваться, проверять, все ли на месте, нет ли какого пополнения.

Собственно говоря, очень-то кряхтеть тоже не следует, поскольку все звуки записываются и анализируются. И это отнюдь не лишнее — мало ли о чем может рассуждать сам с собой старый человек, стоящий одной ногой в аппарате для переработки. Ему ведь в его автономном боксике может однажды померещиться, что он уже вправе быть свободным и от инструкций, и от идеалов, что он уже никому ничего не должен, что он уже сам по себе, а общество — само по себе...

Да что говорить, разве может быть чрезмерной бдительность! Ведь по себе знаю: так порой хочется что-нибудь громко произнести вслух, что-нибудь такое — вразрез! Тоже —живучий атавизм. Может, он завелся еще до возникновения членораздельной речи.

Но вспомнишь, что все записывается и анализируется — как рукой снимает. А если иногда не снимает, то есть еще одно верное средство — продолжая слегка покряхтывать, возраст все же и надо быть естественным, начинаю негромко петь.

Натягиваю поверх байкового бельишка крапивное обмундирование, а сам пою, застилаю постель, чтоб ни одной морщинки, а сам пою! Не громко, но чтобы запись получилась четкой.

Пою прямо в микрофон, без всякой маскировки свисающий с потолка, и отмечаю про себя, делаю, так сказать, зарубку в памяти: „Та-а-ак, значит, „Марш энтузиастов" номер семь... Та-а-ак, месяц Сознательности, двадцать первое, день Ё... Четверг по старому стилю..."

И готов в любой момент ответить на любой вопрос. Вызовут, к примеру, в канцелярию через месяц и спросят: „А что это ты, воспитанник Ширемамин Алексей, пердун старый, одна тысяча девятьсот пятидесятого года рождения, русский, связей с иностранцами не имевший, в оппортунизме не замеченный, что ты смел бубнить себе под нос двадцать первого в день Ё? Или будешь запираться, мол, не помнишь ничего?!"

А я четко: „Я пел „Марш энтузиастов" номер семь!" И умоются суки: не подпадаю!..

Словом, пока дышишь — расслабляться нельзя. Буду при смерти лежать — и то не расслаблюсь. Потому что бывали случаи — выздоравливали люди на свою беду...

Вот и наша сирена взвыла, как зарезанная. И сразу после нее:

— Коллекти-и-ив, па-а-дъе-о-ом! — разносится по всему приюту имени К.Е.Ворошилова голос дежурной воспитательницы товарища Анны, — форма одежды номер один, в две шеренги станови-и-ись!

„Интересно, — думаю уже в который раз, — за какие грешки попала на приют наша Аннушка при ее-то данных — и фигура, и внешность, и голос командирский..."

А по центральному проходу уже грохочут бесчисленные алюминиевые подошвы форменных сандалет, слышится невнятный гул голосов. Конечно, у меня уже не та прыть, чтобы в числе первых становиться в строй и получать за это благосклонный взгляд помдежа — дежурной нянечки с секундомером — вероятно, я, как самый старый ветеран труда, имеющий удостоверение основного вида, мог бы являться на построение последним.

Но у меня нет никакого желания узнать предел моих привилегий. И я держусь в середняках. Заслуги — заслугами, возраст — возрастом, но дисциплина для всех должна быть одна, поскольку, если будет иначе, то какая же это дисциплина!

Подумаешь так и вольно-невольно взбодришься...

Накануне партия новичков прибыла. Молодое пополнение. Их еще не успели распределить по подразделениям, и они толпятся кучкой на левом фланге, глядят потерянно. Всегда так гладят люди, пока не узнают своего места в строю. А узнают — и будто их подменили.