Взрослый нахмуренный шимпанзе, надменно оттопыривающий губы. Не самый близкий, но все же родственник тем гамадрилам, что были расстреляны в Сухумском заповеднике. Хотелось бы мне увидеть глаза придурка, передергивающего затвор. Он в самом деле считал, что сухумские гамадрилы поддерживают абхазцев?

Я и сейчас с беспримерным вниманием изучаю таблицу, приложенную к монографии Вильяма К.Грегори.

Девонская ископаемая акула, ганоидная рыба, эогиринус, сеймурия, триасовый иктидопсис, опоссум, лемур, шимпанзе, обезьяночеловек с острова Ява, наконец, римский атлет, триумфально завершающий эволюцию.

К счастью, не разума. Лица. Это утешает.

Еще тогда, в детстве, я с огромным изумлением (думаю, вовсе не лицемерным) видел, что между обезьяночеловеком с острова Ява и пресловутым римским атлетом совершенно замечательно вписывается в таблицу бледное, вытянутое как белый огурец, лицо старшего из семи братьев Портновых — Паюзы.

Удивительно, я забыл его имя.

Длинное бледное лицо Паюзы с холодными пустыми глазами, никогда не меняющими выражения, с кустистыми, совершенно взрослыми бровями, снилось мне десятилетиями, но имя давным-давно унесено рекой времени. Вовка-косой, сутулый Севка, Мишка-придурок, Колька-на-тормозах, Герка, самый сопливый из семерых, наконец, еще более сопливый Васька — всех помню, всю тараканью семью Портновых, в которой я сам вел себя, как таракан, но вот имя Паюзы вылетело из памяти.

Как везде, нашим миром была улица.

В Москве или в Томске, в Свердловске или в Хабаровске, в Чите или в Иркутске, — где бы ты ни рос, ты, конечно, рос на улице. На своей, на своей улице, это следует подчеркнуть. Это улица, где побить тебя могли только свои. Явись сюда чужаки, все мгновенно становились на твою защиту.

Даже Паюза.

Он был старше меня года на два (мне стукнуло одиннадцать). Пустые глаза, пугающие брови, злые крепкие кулачки. В кармане потрепанного полупальто всегда лежала заточка.

Паюза.

Что, собственно, означало это слово?

У Портновых был отец, правда, я его никогда не видел. Где-то в Сиблаге, кажется, под Тайшетом, самый старший Портнов, создатель Вовки, Севки, Кольки, Мишки, Герки, Васьки и, понятно, Паюзы отбывал свой серьезный, на полную катушку заработанный срок. За убийство, а, может, за грабеж, а, может, за воровство, это, в общем, не имело значения. Важней было другое: все в Тайге (а мы жили на станции Тайга) знали — Паюза пошел в отца, все в Тайге знали — рано или поздно Паюза сядет. За убийство, а, может, за грабеж, а, может, за воровство, это тоже, в общем, не имело значения. Все упиралось лишь в сроки — когда?.. Ну что значит — когда? Да когда подойдет нужное время! Тут и докладов А.Е.Ферсмана не надо, так у Паюзы на роду написано.

У меня тоже были сложности.

Лет с семи, а, может, еще раньше — с пяти, а, может, вообще с самой первой прочитанной мною книжки я жил двойной жизнью.

Книги у меня были.

Книги часто приносил отец, ремонтировавший городскую библиотеку. Среди книг, принесенных отцом, попадались поистине удивительные. И каждая прочитанная мною книга все более и более утверждала меня в том, что между удивительным миром книг и вполне обычной жизнью нет и не может быть ничего общего.

В самом деле.

Штурман Альбанов погибал, пытаясь спасти своих безнадежно потерявшихся во льдах товарищей, герои „Плутонии" обходили изнутри земной шар, они знали, что даже в таком диком путешествии всегда могут положиться друг на друга, а вот конюх Рябцев, загуляв со своими дружками, вышел на зимний двор в одном нижнем белье и никто его до самого утра не хватился. Я сам вполне мог пустить слезу над приключениями какого-нибудь маленького оборвыша, но встретив такого оборвыша на нашей улице без всяких раздумий пускал в ход кулаки.

Книги книгами, жизнь жизнью.

Понятно, глаза пятнадцатилетнего капитана обязаны лучиться мужеством и умом, в пустые холодные глаза Паюзы, глубоко спрятанные под кустистыми бровями, лучше не заглядывать. Капитан Гаттерас объездил весь мир, а тот же конюх Рябцев даже по большой пьяни никогда не уезжал дальше Анжерки. Любой сосед мог при случае обложить тебя стандартным привычным матом, а в книгах я вычитывал и такое: „Для большинства млекопитающих, птиц или пресмыкающихся не могло быть особенно важно, покрыты они волосами, перьями или чешуей".

Вот видите!

Большинству млекопитающих, птиц или пресмыкающихся на все указанное было как бы и наплевать, а вот я, Колька-на-тормозах или даже Мишка-придурок наверное не отказались бы там от каких-нибудь волосяных покровов. Наши дырявые валенки и поношенные пальто почти не грели. Я содрогался от восторга, представив себя или Кольку-на-тормозах в густых, до колен, волосах. И содрогался от ужаса, представив Паюзу в перьях или в чешуе.

Нет, между миром книг и обычной жизнью не было и не могло быть ничего общего.