– Я забыл, как тебя звать, но это ведь ты убил серого медведя?

– Последнего серого медведя по эту сторону Божьего Шага, – поморщился охотник. – Людям этого не понять. Я убил его из жалости. Меня зовут Дамиск.

Рэнт слышал это имя от рабов.

– Теблоры тебя ненавидят, – заметил он.

– И на это у них есть причины. Я приведу тебя как можно ближе к любому теблорскому селению или лагерю, что нам попадется. Дальше – сам. А я помчусь со всех ног обратно на юг.

Рэнт кивнул. По крайней мере, это имело смысл. Он поднял связку промокших зайцев:

– Я есть хочу, Дамиск.

– Угу. На полное брюхо и день светлее.

– Ты спас мне жизнь.

Дамиск пожал плечами:

– Не стоит говорить о спасении жизни, Рэнт. Лучше сказать, что мне удалось ее продлить. Ладно, зайцы уже выпотрошены, но нужно их ободрать…

– Я умею, – промолвил Рэнт.

– Вот и хорошо. Тогда займись этим, а я разведу костер.

У Рэнта все еще оставался при себе нож, единственный подарок, который он когда-либо получал: от малазанского солдата из проходившего через Серебряное Озеро отряда, когда ему было лет пять или шесть. Он достал нож. Клинок был холоден как лед.

– Дамиск, ты видел тех рогатых лошадей в озере?

– Угу, видел.

– Что это было?

– Думаю, мы это выясним. А может, и нет. Так или иначе, пусть им сопутствует Госпожа Удача.

Он повел Рэнта вверх по склону, в лес, собирая на ходу ветки, сучья и мох с деревьев. Солнце, как оказалось, грело на северном берегу не хуже, чем на южном. Мир велик, напомнил себе Рэнт. Но одновременно и мал.

В прошлом Дамиска имелось мало поводов для гордости, и мир по большей части ему не нравился – по крайней мере, когда речь шла о мире людей. Слишком много среди них было дураков. Им не хватало умения ясно мыслить, чтобы спасти собственную жизнь. Но что хуже всего, они не знали о собственной глупости. Каждой неудаче находилось оправдание, в любой потере непременно винили кого-то другого. У глупцов всегда имелся повод для злости, однако эти люди не могли понять, что злятся из-за того, что постоянно недовольны, а недовольны они были, поскольку испытывали разочарование, причиной которого была их собственная дурость.

Но глупцов можно было оправдать за то, что они делали и говорили. В конце концов, такова уж их природа, чего еще от них ожидать. А вот для умных оправданий не находилось. Хотя и таковые тоже проявляли порой удивительную тупость, даже если демонстрировали ум в остальном. По опыту Дамиска, многие часто бывали умны в отношении окружающих, но глупы, когда дело касалось непосредственно их самих.

Существовала ли вообще в мировой истории хоть одна цивилизация, где честность не была бы редкостью? Если точнее – честность, работавшая в обе стороны: применительно и к себе, и к другим.

Так или иначе, Дамиск пытался в первую очередь понять себя самого. Он был не особо умен, но и отнюдь не глуп. И когда он в очередной раз приходил к выводу, что не слишком любит людей, то всегда включал в их число и себя тоже.

– Речь идет не о добре и зле, парень, – сказал он Рэнту, сидевшему вместе с ним у небольшого костра, который уже превратился в почти не дававшие дыма угли. – Да, кстати, мне следовало еще раньше предупредить тебя: охотник немало времени проводит в одиночестве. Собственно, даже слишком много времени. Так что, когда охотник находит себе компанию, он тут же становится болтливым. Ты не против послушать мои разглагольствования?

Рослый полукровка покачал головой. Подбородок его был все еще измазан жиром от съеденного мяса. Парень был босиком, но подошвы его ног успели огрубеть. Он снял свою кожаную рубаху, чтобы стряхнуть с нее воду, но потом снова ее надел, чтобы она не пересохла и не стала хрупкой. Эта рубаха была одеждой раба, вероятно единственной, которая подходила по размерам Рэнту. Дамиск помог ему снять путы и убрал их назад в сумку, с глаз подальше. Охотник пока еще не решил, глуп Рэнт или умен, особенно если учесть свойственную теблорам медлительность – не физическую, но умственную.

– Добро и зло, Рэнт. О них постоянно говорят и пишут мудрецы. Об этом толкуют жрецы в храмах. Ученые и чиновники. Причем люди говорят о добре и зле так, будто кто-то уже все за них решил, может некий бог, или боги, или даже сама вселенная. Но таковых нет, а если и есть, то они молчат. И потому смертные – все эти мудрецы, жрецы, ученые – встают в полный рост и сурово заявляют, что именно им доверено решать подобные вопросы. И эти свои заявления они подтверждают привычным образом. Священные тексты, имперские законы, городская стража, солдаты – как всегда, за сладкими разговорами таится нависший в тени меч.