— Ваше сиятельство! — из салона выпала старуха явно не того положения, чтобы делить экипаж с госпожой. Она мигом накинула на разгорающийся огонёк, словно бы туша его, тёплую не по сезону песцовую шубку. Девица, озябшая, укуталась, воротом прикрыла лицо и, наконец, оправила платок, натянув на лоб, — только глаза и сверкают. — Снова же заболеете!

— Во мне пыл негодования, Дуся, к такому болезнь не пристанет!

Демид медленно — излишне медленно, но до положенного этикетом уровня, — поклонился. Глаза же — как бы стыдно ни было признать — так от девицы и не оторвал. Третий год как вдовец, он давно не испытывал и толику произошедших чувств.

В ответ получил быстрый — ему в противоположность — реверанс.

— Приказываю отпустить. Тихон! — из экипажа спустился старик, смутив Демида в разы сильнее Дуси.

— Ваше сиятельство? — он встал позади, не поднимая седой, с поблёскивающей лысиной, головы.

— Прикажи накормить.

— Ваше сиятельство, продовольствие к концу подходит.

— И моё?

— Ваше в порядке-с.

— Накорми с моего, я с сегодня буду поститься, — и, отвернувшись, пробормотала, — может так хоть заглажу вину.

Она медленно направилась к экипажу. Поднимаясь, добавила:

— Всем офицерам выплати как отсчитаешь — в благодарность за работу.

Демид опомнился, когда дверца закрылась.

— Её светлость? Не изволите ли представить?.. — обратился Демид к ближайшему. Офицер не имел о личности госпожи ни малейшего представления, а вот её старик ответил:??????????????????????????

— Её светлость графиня Елизавета Вавилова.

Демиду стало нехорошо. Он, сперва поджав губы, всё же спросил:

— В каком её светлость родстве с графом Фёдором Евгеньичем?

— В супружеском, — был озвучен приговор. И так тошно стало, словно бы не выдавали каждую вторую дворянку за смердящих тупоголовых кретинов, знаменитых разве что тем, сколько домов для утех посещают и сколько выпивают прежде, чем уйти в беспамятство.

Свет померк на месте их невольной стоянки.

— Куда едете? — спросил всё же.

— В Петербург.

— Имею в виду — сейчас.

— На стоянку.

— И мне туда же, — пробормотал Демид и, погружённый в мысли, взобрался на коня.

Странное чувство глодало князя, хотелось сорваться к бедняжке, пообещать, что спасёт её из этого брака, что и с роднёй её договорится, и с Фёдором, но кому нужна его чистосердечность? Едва ли девицы выходят за человека, а не за состояние, и едва ли не было у неё шанса отказаться. Может и любит она его, кто знает девичье сердце? А может и земли его? Хотя, казалось, столь ратующая за доброе к беднякам отношение не будет бежать за состоянием.

Видать, по любви, как бы странно ни было это признавать. Может, в Фёдоре скрывалось что-то? Что-то благонравное?

Мысли, что девицу по неволе выдали, Демид не допускал. Ему очевидным казалось, что чадо своевольное, обласканное, что родитель в любви растил и против воли не выдал бы, да и сама она — не далась бы.

Хотя чего он там понял за пять минут?

На постойном пункте, при достаточном свете, принялся он разглядывать новую знакомую. Юна, но есть в ней стать, какая только с возрастом появляется. А ходит быстро, не по-дворянски, напоминая Демиду родную тётушку.

Узнав, что постоялый двор пустует, графиня, не считая денег, приказала заселить всё своё маленькое войско, да приплатила за зимние перины, чтоб постелили тем, кому не хватит кроватей. Слуга её, Тихон, — то ли камердинер, женщине, в сущности, не положенный, то ли ещё кто — успевал только отсчитывать, ничуть не удивляясь госпожьей щедрости.

Демид улыбнулся. Правильно, женщине от брака что и стоит заиметь с чистой совестью, так это мужнины деньги. Он, помнится, сам своей Татьяне ни в чём не отказывал, чтобы скрасить её существование вечно одинокой жены потомственного военнослужащего.

Стало вдруг грустно. Вот она — обратная сторона блестящей с виду монеты. Женился, а жену настолько не видел, что и наследника не заделал, а когда заделал, то так не с душою, равнодушно, что забрало это жизнь и ребёнка в утробе, и матери лихорадочной.

Оттого Демид считал, что браки должны быть если не из любви, то из взаимной приязни, и опыт был тому подтверждением — у голодающих крестьян в семье по десять голов, а у них, на пуховых перинах спящих, дети до разумного возраста не доживают.

И теперь что — без жены, без детей, торчать в столице, пока дворяне сверкают золотом и камнями? Уже не интересно, на фронте от него куда больше пользы, но, поди, в этом деле тётушка руку приложила — не даром император так срочно зовёт: боятся, что Демид на полпути завернёт ещё куда. Вон, на Кавказе какие действия разворачиваются, и батюшка его, бывший там главнокомандующим, уже в отставке. Туда бы…