— Сам уходи.

— Уйду, только вот тебя тут не оставлю — потом спать не смогу… — он покачал головой. — Ты из того белого дома? Что у берега?

— Допустим.

— Иди, я прослежу, — он влез на лошадь. — Отсюда видно твой путь. Иди!

Горец смотрел на меня строго, его конь, казалось, — тоже.

— Пойду, — я вытащила их кармана кусок граната и сгрызла часть передними зубами. Вон, на кинжале камушки — прямо как мой гранат.

Горец тяжело вдохнул, почесал бороду и вдруг отстегнул кинжал вместе с ножнами. Ему он был словно бы и не по руке — маленький, с кисть длинной. Ногти он им, что ли, срезает?

— Бери, — протянул мне. — Старшим не показывай.

Без вопросов взяла — а то вдруг передумает?

— Не покажу.

— Спрячь. Там, где никто не найдёт. Ясно? Уверен, у такой непослушной девочки имеется не одни тайник.

— Имеется, — не стала вдаваться в подробности. Конечно, сомнительно, что именно этот горец придёт в усадьбу грабить мои сокровища, но чем чёрт не шутит?

— А если всё же увидят старшие — скажи, что нашла. Не нужны нам ваши люди в аулах… хватает и без того.

— Откуда ты знаешь русский?

— Мы говорим на многих языках, и ваш — самый ненужный.

Стало даже обидно, решила похвастаться:

— А я французский учу!

— Ага… Проиграли, а в дома ваши всё равно влезли — исподтишка, прелестями подкупили, — он поморщился. — Лицемеры…

Ничего не поняла, только плечами пожала. Я бы этот французский и не учила вовсе, но папенька обязывает. Жаль, конечно…

— Иди, у меня есть дела.

— Я тебя не держу, — фыркнула, но всё же развернулась в сторону усадьбы.

— Ваше сиятельство, ваше сиятельство! — сон не хотел уходить. Я чувствовала терпкий привкус гранатовой корочки на языке, темечко припекало летним солнцем.

К голосу прибавилась тряска, я дёрнула плечом в надежде продлить негу, но только сбила остатки дрёмы.

— Ваше сиятельство, ну просыпайтесь же. Барин помер, вас вызывают!

Резко села.

— Помер?

— Как есть — не дышит!

— Который час?

— Ещё не рассвело.

— Не мог до утра подождать? — тяжело вздохнула и сползла с кровати. Перины не хотели отпускать, но я была настойчива. — Принеси одежду.

— Уже подготовила, ваше сиятельство.

— Ты хоть выспалась?

— Старым людям не много надо.

— Возвращайся к себе, я сама справлюсь. И без разговоров! — отрезала прежде, чем Дуся возразила.

Уже когда она ушла, подумала, что комнату Фёдора я сама не найду. Ладно, разберёмся.

— Есть тут кто? — крикнула в коридоре.

— Есть, барыня, — ответили прямо за спиной. По телу пробежали мурашки.

— Ты кто?

— Часовой. За ваши покои ответственен, вашество.

— Мне не нужен часовой под дверью.

— Но сейчас же пригодился, ваше сиятельство, — вот же!

— Говорят, барин на тот свет отошёл?

— Отошёл-с. От вашей няни и услышал.

— Где он, знаешь?

— Знаю, ваше сиятельство.

— Веди.

— Будет исполнено-с! — судя по звуку, часовой щёлкнул каблуками.

Шли мы долго, а значит, либо меня поселили не в барском крыле, либо Феденьку — а вдруг заразный — держали где-то в другом месте.

— Большая усадьба? — спросила у часового — идти молча изрядно надоело.

— Больше-с этой не видывал.

— А много видывал?

— Довольно, ваше сиятельство. Был назначен двором к вашему поместию-с.

— И много вас тут таких?

— Каких?

— Двором назначенных.

— Взвод, ваше сиятельство. За жизни ваши-с переживают-с.

— Переживают-с, — повторила. Или «следят-с». Впрочем, мне скрывать нечего, пусть следят-с.

Двери передо мной открывались без всяких вопросов, меня уже знали — новость о прибытии барыни разлетелась по поместью, не дождавшись утра.

В покоях усопшего барина ожидали доктор и, судя по всему, управляющий, над постелью стоял и бормотал что-то поп. Кадило в его руках пошатывалось, удушливо дымило. Большой подсвечник, безобразно заплывший воском, создавал яркий блик на присутствующих — рыжий, потусторонний, словно бы каждый в помещении светился сам по себе. Тени же казались непроглядными.

Говорить ничего не хотелось.

Мужчины, кроме священника, поклонились в пояс, я кивнула. Фёдор, до подбородка накрытый покрывалом, казался восковым, словно тоже вот-вот поплывёт, нагретый взволнованным огнём свечей. Единожды видавший мёртвых мог бы и его к ним приписать, а я, видавшая не единожды, однозначно поняла — жив ещё барин.