— Рост пятьдесят сантиметров, вес ровно три килограмма, — сказала мне акушерка.

Я приподняла голову и поцеловала дочку в маленькую щечку.

— Добро пожаловать в этот мир, Машенька, — прошептала я своей малышке. — У нас с тобой все обязательно будет хорошо. Я обещаю. Знай: я очень-очень тебя люблю.

— Ну все, хватит, — раздался над головой голос конвоира. — Нам пора везти ее обратно.

— Так, а ребенка куда? — удивилась акушерка.

— Не знаем. Про ребенка нам ничего не говорили.

— И нам ничего не говорили. Куда мы ребенка деть должны? Себе оставить, что ли?

— Вы можете оставить ее здесь на день? — с мольбой спросила я. — Моя мама заберет ее. Мне только нужно связаться со своей мамой и сказать, что я родила. Мама приедет и заберет ребенка.

Акушерка замешкалась.

— Я не знаю, надо у врача спросить.

В этот момент в палату зашел врач.

— Я поговорил с главврачом, наши детские медсестры присмотрят за девочкой несколько дней. Но потом вы должны ее забрать.

— Да! — воскликнула я. — Мы заберем! Моя мама сегодня же приедет и заберет мою дочку.

— Отлично! — врач довольно хлопнул в ладоши.

— Так, ну тогда я повезла ее? — спросила акушерка, кивнув на мою девочку.

— Да, к детским медсестрам. Их уже предупредили.

Акушерка положила мою дочку в детскую люльку. Я, как могла, пыталась поднять голову, чтобы еще хоть глазком взглянуть на малышку. Но акушерка загородила ее своей широкой спиной и выкатила из палаты.

Обессилев и глотая слезы, я упала головой обратно на кровать. Конвоиры отстегнули наручники. Но только для того, чтобы в следующую минуту снова их застегнуть. Теперь уже у меня за спиной.

Алла

После городского роддома меня повезли в тюремную больницу. Ну хоть не сразу в камеру, и на том спасибо. О том, что я родила, сообщили моему адвокату. А он должен был сказать маме и поехать забирать ребенка вместе с ней. На следующий день после родов меня перевели в камеру. Сказали, осложнений у меня нет, поэтому нет поводов находиться в больнице. В тюрьме меня ждал подарок: освобождение от работы еще на два дня. Невиданная щедрость.

Я была относительно спокойна. Адвокат с мамой заберут мою дочку, и все будет хорошо. Однако на третий день ко мне в тюрьму приехал встревоженный адвокат. Сказал, по городскому номеру квартиры, которую сняла моя мама, никто не берет трубку ни днем, ни ночью. Он ездил к ней домой, стучал в дверь, тоже никто не открыл. Он звонил отцу, тот также сказал, что уже несколько дней не может дозвониться до мамы.

Я сильно встревожилась, хотя и старалась себя успокаивать. Мало ли, может телефон сломался. Мама сняла простенькую квартиру без особого ремонта. Может, там был старый телефонный аппарат. А что мама дверь не открыла, так, может, она вышла в магазин. Адвокат же днем приезжал и долго на лестничной клетке не ждал. Мы решили, что он еще раз съездит к маме, и если она снова не откроет, то свяжется с хозяйкой квартиры.

Адвокат уехал, а мне стало дурно. Страх щупальцами сковал меня. В камере я легла на свои нары и не могла пошевелиться. Тошнота то и дело подкатывала к горлу. Я старалась отгонять дурные мысли подальше, но получалось плохо. Мое состояние усугублялось тем, что ко мне пришло молоко. Грудь набухла и стала нестерпимо болеть. Я перемотала ее тряпкой, сокамерницы посоветовали так сделать, чтобы молоко ушло. Вот только от адской боли это не спасало. Я за всю ночь не сомкнула глаз. Казалось, что я лечу в бездну.

На следующий день адвокат снова приехал. Я все поняла по его лицу. Внутренности скрутились в тугой узел, крик отчаяния застрял в горле. Он стал рассказывать. Я слышала его голос словно сквозь вату, всеми силами стараясь не потерять сознание.

Адвокат приехал к маме, она снова не открыла дверь. Тогда он отыскал хозяйку. Она тоже приехала, вызвала МЧС, они выломали дверь. Маму нашли на полу на кухне. Полиция сделает вскрытие, установит причину смерти. Но я и так ее знала: инфаркт. Мама уже перенесла один, когда меня арестовали. Второй ее убил.

У меня началась истерика. Слезы душили, я не могла связно говорить. Адвокат что-то бормотал, мол, позвонит сейчас моему отцу, они что-то придумают… Он ушел. Я была в таком состоянии, что сокамерницы боялись ко мне подойти. Потом кто-то из надзирателей принес мне валерьянку.

Следующие дни оказались сущим кошмаром. Смерть мамы сломала меня. Я была очень с ней близка, она всегда во всем поддерживала меня. Я винила себя в ее смерти. Ведь если бы я не пошла на преступление против государства, то мамино сердце не дало бы сбой. Она была бы жива, а мы все находились бы дома.