— Нет.

— А о чем тогда?

— О том, как двадцать четыре года назад я родила дочку.

Меня простреливает молнией. Я хватаюсь пальцами за край стола и почти вонзаю в него ногти. Сердце быстро затарахтело.

— Мне это неинтересно.

— А ты все равно послушай. Очевидно, ты не знаешь правды.

Горло стягивает колючей проволокой. Ваня опускает ладонь мне на колено и как бы дает понять: не бойся, я с тобой. А когда Ваня рядом, мне правда ничего не страшно.

— Двадцать шесть лет назад, — не дожидаясь от меня реакции, Алла начинает рассказ, — я окончила экономический факультет и устроилась бухгалтером в одну небольшую компанию. Руководителем там был молодой красивый мужчина. Я сразу влюбилась в него. Вот только он был женат, но все время рассказывал мне, как ему плохо живется с женой, что они вот-вот разведутся. Ну, типичная лапша на уши от женатого мужчины, который захотел гульнуть на стороне. Я верила. У нас закрутился бурный роман, он повысил меня до главного бухгалтера и сразу стал просить как-нибудь так сделать, чтобы платить поменьше налогов. Я наивная влюбленная дурочка подделала налоговую отчетность. Так как опыта в таких делах у меня не было, мой обман быстро раскрылся. В компанию пришла налоговая проверка, завели уголовное дело, а меня как главбуха отправили в сизо.

Алла делает паузу. Ни она, ни Ваня к чаю не притрагиваются. А вот я делаю быстрый нервный глоток и тут же об этом жалею. Кипяток обжигает язык и огненным комком проваливается по пищеводу в желудок.

Я не понимаю, для чего Алла все это мне рассказывает. Мне нет никакого дела до ее биографии.

— Начальник вышел сухим из воды, дал взяток, кому надо, и всех собак повесили на меня. В сизо я узнала о том, что беременна.

А вот теперь по позвоночнику пробегает неприятный холодок. В поисках защиты я смотрю на Ваню. Он накрывает мою заледеневшую руку своей.

— Мой возлюбленный от меня открестился, сказал, чтобы я не звонила ему и не беспокоила его. У него жена, семья, дети, и до моих проблем ему нет никакого дела. На седьмом месяце беременности меня приговорила к четырем с половиной годам среднего режима и этапировали в колонию на Урале.

Меня начинает бить озноб. Мысли хаотично жужжат в голове. Теперь я сама вцепляюсь пальцами в ладонь Вани и растерянно гляжу на него. Иван также ошеломлен рассказом Аллы, как и я.

— Моя мама поехала следом за мной и сняла в городе квартиру. Мы решили, что я рожу ребенка, и мама сразу его заберет. Несмотря на все обстоятельства и предательство отца моего ребенка, я очень любила своего малыша и ждала его. Несмотря ни на что, это был желанный и любимый ребенок.

Я замечаю, как до этого сухой и спокойный голос Аллы надламывается, а ее глаза становятся чуть влажными.

— Роды у меня начались на три недели раньше срока. Я не смогла родить в тюремной больнице, потому что гинеколог отсутствовал. Не помню уже, почему. Меня повезли под конвоем в городской роддом. Там я родила девочку. Мне даже не дали подержать ее на руках. Акушерка только приложила ее к моей груди на несколько минут. После этого девочку унесли, а меня повезли обратно в тюрьму. Моя дочка должна была остаться в роддоме на несколько дней, пока я не свяжусь со своей мамой, чтобы она ее забрала. Но связаться с мамой не получилось. Она умерла за день до родов. Мой адвокат обнаружил ее тело на кухне съемной квартиры. Маму разбил сердечный приступ.

Мне отчаянно не хватает воздуха. Я делаю глубокие вдохи, но такое ощущение, что кислород в комнате заканчивается. Начинает кружиться голова. Комната крутится передо мной, как в центрифуге. Я хватаюсь обеими руками за горячую кружку чая. У меня ледяные ладони, как будто я стою голая на тридцатиградусном морозе.

— Встал вопрос, что делать с моей дочкой. Забрать ее в колонию я не могла, тогда не было условий для содержания заключенных с детьми. Сейчас, насколько я знаю, почти в каждой женской колонии такие условия уже есть. Но двадцать пять лет назад их не было. По крайней мере в той колонии, в которой я сидела. Может, в каких-то других такие условия были, не знаю.

Я делаю еще глоток чая. На этот раз маленький и осторожный. Но меня так знобит, что кипяток приходится кстати.

— Меня вызвала начальница тюрьмы и сказала, что мою дочку должен кто-то забрать. А забрать ее никто не мог, потому что папа сначала занимался транспортировкой маминого тела в Москву, а потом с горя начал пить. Единственным выходом было отправить мою дочку в дом малютки. Но для этого мне надо было написать от нее отказную на имя главврача роддома. Начальница тюрьмы, сказала, что это чистая формальность, и эта отказная ничего не значит. По закону у роженицы, которая отказывается от ребенка в роддоме, есть полгода на то, чтобы передумать, и забрать ребенка обратно. Мне эти полгода были нужны, чтобы уговорить папу забрать мою дочку. Ну или найти других родственников, которые согласятся это сделать. Несколько месяцев я спрашивала всех родственников и знакомых, кто может на время взять мою девочку. Никто не хотел такой ответственности. А потом однажды меня вызвала начальница тюрьмы и сказала, что моя дочка умерла.

У меня внутри все опускается и скручивается в тугой узел.

— Я отсидела свои четыре с половиной года и вышла на свободу. Из колонии я отправилась сразу на кладбище и увидела могилу своей дочки. Это была классическая заброшенная могила, за которой никто не ухаживал. На покосившемся кресте было написано имя моей дочки: Олевская Мария Алексеевна. Так я двадцать четыре года жила с мыслью, что моя дочь умерла в доме малютки. Я ведь сама видела могилу. Да и зачем бы мне врали, правда? Кому нужно воровать моего ребенка?

Алла делает паузу и с глубокой грустью в холодных глаза смотрит на меня.

— А потом появилась ты, Инга. Ты очень сильно похожа на мою прабабушку. Просто одно лицо. А еще ты стала говорить про мою дочку. Про нее никто не знал, кроме моего мужа. Все это вызвало во мне подозрения. И надежду, что на самом деле моя девочка не умерла. Я полетела в тот город. Я только что вернулась. Из аэропорта сразу к вам. Знаешь, зачем я летала в твой родной город, Инга?

— Зачем?

Я сама удивляюсь тому, как звучит мой голос. Сипло.