– Мне показалось, ты говорил мне, что у тебя хорошее здоровье? – удивленно спросил я.

– Самое лучшее, о котором только можно мечтать.

– И все же ты говоришь, что тебе осталось жить меньше года, – возмутился я. – Это чушь собачья, если можно так выразиться. Даже лучшие врачи, а у тебя, конечно, самые лучшие, иногда ошибаются.

– У меня нет врача. Я погибну в автомобильной катастрофе.

Я пристально посмотрел на него. На мой неопытный взгляд, не было заметно никаких признаков безумия, но его слова заставили меня в этом усомниться. Я читал о случаях мономании такого типа. Действительно, я столкнулся с таким случаем у одного местного жителя в Перу, и у меня возникли сомнения в здравомыслии Уоллеса.

– Я не сумасшедший, – сказал он, отвечая на мой невысказанный вопрос. – Я просто знаю. Ты помнишь Боба Джернингема?

Я кивнул.

– Он тот человек, кто ответственен за мое знание, – сказал он. – Впрочем, не будем сейчас об нём говорить. Когда мы приедем ко мне, я расскажу тебе обо всём. Я действительно очень рад тебя видеть. На самом деле, я думаю, что послал бы за тобой, если бы не пришло твое письмо, в котором ты сообщал, что уже в пути. А теперь просто посиди и постарайся вспомнить все, что сможешь, о Бобе. Если у тебя получится вспомнить всё достаточно хорошо, это сэкономит мне время и избавит от лишних объяснений.

Я уважил его пожелание и остаток дороги просидел в тишине, пытаясь вспомнить все, что мог, о Бобе Джернингеме.

В колледже мы с Томом Уоллесом были в некотором роде друзьями. Мы состояли в студенческом братстве и несколько лет прожили в одном доме, что и обусловило нашу тесную, хотя и не очень глубокую связь. Он увлекался математикой, особенно заумной и философской, в то время как моя энергия была направлена на более конкретное и практическое изучение курса горного дела, который я проходил. По-настоящему тесное общение с Томом у меня было только на последнем курсе. Он почитал местную богиню, принимавшую дары только от спортсменов, и пришел ко мне с просьбой о помощи в развитии спортивных способностей.

Он был слишком худощав, чтобы надеяться на успех в футболе, и, кроме того, в том году я стал капитаном легкоатлетической команды и убедил его заняться бегом на длинные дистанции. У него были небольшие скрытые способности, упорство и готовность прислушиваться к наставлениям, и все это позволило мне сделать из него отличного бегуна на две мили. Незадолго до моего выпуска он получил грамоту и поклялся мне в вечной благодарности. То, что он был в некотором смысле моим протеже, вероятно, объясняло ту отрывочную переписку, что мы вели с тех пор. Наши письма никогда не были длинными, но, по крайней мере, каждый из нас знал, где находится другой, и когда я вернулся в Соединенные Штаты, он был единственным из моих старых друзей, кого я смог найти. За четырнадцать лет, проведенных в Южной Америке, человек довольно сильно теряет связь со своими друзьями в Штатах.

Я смутно помнил Боба Джернингема, в моей памяти сохранилось лишь его имя и несколько фактов о нём. Боб был аспирантом в течение трех из четырех лет, что я провел в колледже, и он не жил в общежитии. У него было что-то вроде научной стипендии по математике, и он проводил время, слоняясь по математической библиотеке и астрономической обсерватории, а дома появлялся на ужин только раз в месяц. Когда он это делал, его голова была так далеко в облаках, что он почти не проявлял интереса к нашим мирским делам. Я вспомнил, что они с Томом были довольно близкими друзьями, и их близость, без сомнения, объяснялась их родственным интересом к математике, хотя Джернингем, насколько я помнил, занимался практической деятельностью чуть больше, чем Уоллес.

Поездка закончилась перед многоквартирным домом на Парк-авеню, и я последовал за Томом через фойе в его апартаменты. Когда я вошел, у меня перехватило дыхание от великолепия обстановки. Было очевидно, что он действительно заработал «больше, чем мог потратить».

– Теперь я готов к разговору, – сказал он, когда камердинер забрал наши шляпы и пальто и исчез вместе с ними. – Что ты помнишь о Джернингеме?

Я рассказал ему то немногое, что мне удалось вспомнить, и он несколько мгновений сидел молча.

– Это мало чем поможет, – сказал он. – Мне придется рассказать тебе все до конца. Однако спешить некуда, и я полагаю, ты хотел бы рассказать мне о своей шахте. Выкладывай, у меня впереди больше восьми месяцев, да и ты не выглядишь так, будто собираешься вскорости умереть.

– Ты действуешь мне на нервы, Том Уоллес, – сказал я довольно резко. – Ты говоришь так, как будто точно знаешь, когда и как умрешь. Ты ничего подобного не можешь знать, и довольно нелепо позволять своему разуму поддаваться подобной навязчивой идее.

Он слабо улыбнулся.

– Я умру ровно через семь минут четыре и две пятых секунды после одиннадцати часов утра 11 декабря 1928 года в отдельной палате больницы Бельвю, – сказал он. – Я получу травму в автокатастрофе в двадцать две минуты четырнадцать и одну пятую секунды после девяти часов вечера предыдущего дня. У меня будут сломаны обе ноги, а позвоночник поврежден настолько серьезно, что мое выздоровление будет практически невозможным. Я не потеряю сознание и буду терпеть невыносимые мучения с момента несчастного случая и до тех пор, пока смерть милостиво не освободит меня от них.