Он вздрогнул от грохота. Вигга швырнула мокрый плащ на стол и отряхивалась, разбрызгивая воду. Она сдула капли и наклонилась, выжимая волосы. Мокрая рубашка прилипла к спине, обрисовывая татуировки, а штаны — к ягодицам, очертания которых он и так знал слишком хорошо...

— Святая Беатрикс, — пробормотал он, отворачиваясь и поправляя штаны, которые стали тесны в паху, а другой рукой хватая за флакон со святой водой.

Санни ввела лошадь, пытаясь расстегнуть подпругу и придерживать ребра. Диас подошел, желая отвлечься:

— Давай я, — он стянул мокрое седло и швырнул на пол.

Санни сняла капюшон, начала гладить лошадь, бормоча. Ее бледные волосы слиплись, одно ухо торчало наружу. У эльфов острые уши, но кончик ее уха был неровно обрублен.

Он заметил ее взгляд. В полумраке ее глаза казались огромными.

— Обрезали ножницами для овец, — сказала она.

Брат Диас сглотнул. — Кто?

— Назвали врагом Бога. Видимо... друзья Бога? — Она продолжила гладить лошадь. — Крови было больше, чем они ожидали, потому второе ухо оставили. — Она повернула голову, демонстрируя острый кончик, и щелкнула по нему пальцем.

Брат Диас сглотнул. — Это… — Он не знал, что сказать. С точки зрения доктрины, она и правда была врагом Бога, но без нее их миссия потонула бы в Адриатике. Он встречал людей, которые, казалось, и вовсе были лишены души. С чувством вины он отвернулся, ища спасения в делах.

Алекс разглядывала мертвый камин, потирая руки. — Разожжем огонь?

— Попробуем. — Вигга схватила стул, взметнула его над головой и со свистом опустила на другой, разнеся оба в щепки. Ее безумная ухмылка обнажила клыки, пока она топтала обломки босой пятой.

Легкая сила. Радостная дикость. Полное презрение к условностям. Брат Диас отвел взгляд, в очередной раз поправляя штаны. — Святая Беатрикс…

Чистые мысли — скучные мысли! Это же монастырь, ради Спасительницы... тут должно хватать и чистоты, и скуки. Он положил руку на пыльный пюпитр, где чтец бубнил Писание во время трапез, пресекая праздные разговоры и греховные мысли.

Скрипнувшая дверь привела его в часовню. Птичьи гнезда под сводами, пол в помете. В его монастыре было полдюжины святынь; здесь же — витраж с изображением Спасительницы на колесе, окрашенный закатом в кровавые тона. Благочестиво и совсем не возбуждающе.

Он опустился на колени, сложил руки. — О свет мира, — прошептал, глядя в лицо дочери Бога, — что мне делать? — Молчание. — Я знаю правила: не ложись с оборотнем. Или… хотя бы не повторяй. — Его смешок сорвался в полуслове. Вряд ли всеведущую дочь Бога тронет такая жалкая пародия на юмор.

— Почему я так искушаем? — Молчание. — Ну, я понимаю… чтобы укрепить веру. Но я проваливаюсь. Позорно. — Он понимал, что молитва превратилась в нытье, но остановиться не мог. Грань между ними всегда была зыбкой.

— Дело не в плоти… — Молчание. Он сморщился. — Ну, не только в плоти… — О Боже, само слово вызвало образы: татуированная кожа, упругие мышцы, пот… — Хотя она… — Он искал слово. — Плотская? — Ужасный выбор. — Я хочу быть другим! Не лучше... тем, кем был раньше... Тем, чьи грехи загнали его в монастырь.

— Мне нужен… совет. — Нытье перешло в вопль. — Моя вера… поколебалась… — Она оказалась слабее ягодиц оборотня. А эти ягодицы… под ладонями, словно вырезанные из дерева… — Нет! — прошипел он. Молиться с эрекцией в монастыре не приветствовалось. Он отвернулся от безмолвного укора Спасительницы и замер.

Вигга стояла в дверях, мокрое одеяло в руке. Они смотрели друг на друга под стук дождя за стенами.

— Молишься? — спросила она.

Брат Диас сглотнул. — Ну, я монах.

— Ах да. Порой забываю.

— Честно говоря, я тоже. — По крайней мере, в лучшие моменты.

— Помогло?

— Быть монахом? Не особо, если честно.

— Я про молитвы.

— Тоже нет. — Он почесал щетину, от которой зудело все лицо. — Если честно.

Вигга опустилась на пол, прислонившись к стене. — Санни разожгла огонь в зале. — Она развернула одеяло на коленях. — Луна почти полная… так что… меня попрет. Лучше останусь тут, чтобы не бесить…

— Ты ничего плохого не сделала, — сказал брат Диас.

Она сузила глаза. — Я вонючая язычница, брат, да кровожадная дикарка, да непокаявшаяся блядь, не говоря уж об оборотне, осужденном Небесным Судом.

— Уверен, у тебя много сожалений, но… — Он понизил голос, кивнув на дверь. — Вина вся моя. Ты верна себе. Не нарушила обетов. — Он уставился в пол. — Бог свидетель, ты относилась ко мне лучше, чем я заслуживаю. Если ты чудовище… — Он поднял взгляд. — То хоть честное.

— Хм. — Она наклонилась ближе. — Думал, ты брезгуешь мной.