«Не все доживут», – подумала Джессин, но ничего не сказала. Решила, что колкости сейчас не ко времени.

– Я думала, мы справимся. Я думала, даже если мы не справимся, по крайней мере, все кончится, – сказала Синния. – Думала, все кончится.

– Не кончилось, – сказал Остенкур. – Понимаю, что сейчас это не в радость, но уж как есть. Послушай меня, солдат. Мы еще не разбиты. Ничто не кончено.

Он сказал это так, что даже Джессин немного прониклась верой.

12

Все кончилось так же внезапно, как началось.

Дафид понемногу набирался сил: выходил из маленького лазарета за едой и водой, не нуждался в поддержке, когда был на коврике. Одеяло из ночной рубашки изорвалось и стало расходиться по швам. Он оборачивался им, как банным полотенцем. И ничем не выделялся среди скученных в тесном пространстве, опустившихся людей.

Вся одежда, что была на них до пленения, превратилась в лохмотья. Оранжевый свет не становился ни ярче, ни тусклее. Гложущий холод сделался чем-то привычным. Неприятный, требующий с ним возиться, но старый знакомый. Синния большей частью спала, Джессин либо жалась к ней, чтобы согреться, либо сидела на корточках с закрытыми глазами, подражая Кампару. Дафид с Илси почти все время держались вместе. О неудачном восстании никто не заговаривал, да и вообще они мало говорили. Уже было сказано все, что можно, а нового опыта, которым стоило бы поделиться, не появлялось. Все жили одинаковой жизнью, каждый в своем теле.

В одной из стихийно возникших группок кто-то начал петь, и понемногу составился хор. Время от времени голоса сливались в религиозном гимне или погребальном напеве, в популярных песенках или импровизациях; мелодия и ритм выдерживались, пока все не умолкали. Если это не раздражало, то бывало красиво. Дафид стоял в толпе, слушая затихающие ноты старой любовной песенки, когда зазвучал голос: холодный, бесполый, с безупречным выговором – глас апокалипсиса.

– Мы возвращаемся в симметричное пространство. Переход не будет болезненным.

Сперва Дафид не поверил. После затянувшегося молчания легче было поверить в галлюцинацию, чем в то, что голос и вправду заговорил. Стоявший с ним рядом человек – старый, лысый, незнакомый, но какой-то свой – озирался, будто только что вошел сюда, потом поднял руку и уперся ладонью в низкий, угнетающий потолок. Он тоже слышал это. У Дафида засосало в животе.

– Простите, – сказал ему Дафид, заканчивая небывший разговор, и повернулся к тому углу, который они привыкли считать «своим». Ропот усиливался, как шелест деревьев под ветром. Пришло необъяснимое чувство: если не найти своих, пока это не началось, он уже никогда их не найдет.

Инверсия времени казалась такой же пугающей и необъяснимой, но более привычной. Он запомнил, что, протолкавшись мимо молодой женщины с округлившимися темными глазами, увидел Кампара, обнимавшего Синнию за миг до того, как это случилось. Он знал, что Илси будет слева от Кампара, а Джессин – справа. Он отметил про себя облегчение до того, как ощутил. К тому времени, как он увидел лицо Синнии – ее рот ввалился от ужаса – и тоже утратил спокойствие, все прекратилось.

– Что это? – спросила Синния, затем стала повторять вопрос, снова и снова, словно внутри нее что-то закольцевалось.

– Все хорошо, – отозвалась Джессин. – Мы вместе. Все будет хорошо.

Было бы хуже, если бы она ответила: «Не знаю»

Началась низкая, скрежещущая дрожь, которая отозвалась у Дафида в подошвах ног. Камера покачнулась, дернулась, все словно потеряли в весе, как бывает в стремительно летящем лифте. Пленники дружно ахнули. Синния закрыла глаза и уперла кулаки в бедра.

– Не думал, что буду скучать по этому отрывку, – сказал Кампар. – А теперь вдруг засомневался.

Какой бы маневр ни производили тюремщики, он длился, казалось, целую вечность. Но вот трюм задрожал, замер, замолчал, и все разом кончилось. В раскрывшуюся дверь хлынул белый свет, прорезав тусклое оранжевое свечение. Дафид взял Илси за руку левой рукой, Кампар – правой.

Голос звучал сразу отовсюду.

– Вы переводитесь на платформу. Ваша идентичность будет подтверждена. Выходите.

Живой ветер разорвал неподвижность тюремного воздуха, прорвавшись даже в глубину, к Дафиду. Рядом с его острым холодом постоянная царапающая промозглость камеры показалась теплом. Руки и ноги подернулись гусиной кожей, но, когда сквозняк коснулся лица, Дафид понял, как ему не хватало движения воздуха. Джессин обхватила Синнию за плечи. Лицо Кампара из чистилищно-оранжевого вдруг стало пепельным. Долгое время не было ни малейшего движения, а потом из-за двери послышалось тихое шарканье. Подошвы шуршали о палубу. Они, как обезумевшие в загоне бойни животные, повалили на свет и холод.

Им открылся новый мир. Дафид ожидал увидеть один из тех громадных, как города, кораблей, что прибыли на Анджиин, но, видимо, тюремную капсулу с тех пор отстыковали. Она выступала – приземистый барак – над поверхностью из зеленовато-бурого металла, словно вершина столовой горы, исчерченная стальными и серебряными линиями. За ее краем поднимался огромный, черный как смоль зиккурат, за ним – еще, и еще, и еще. Каждый был огромным, как гора, с вершин тянулись длинные лучи света, что блестели на окружавших подножия облаках. В разрывах этих светлых облаков Дафид увидел образования помельче, скопления деревьев или зданий – или того и другого, – мерцавшие где-то красным, где-то золотым. Мир-город.