Квартирка, куда их привели, была архитектурным эквивалентом не вполне освоенного чужого языка. Почти все составляющие – спальня, общее пространство, кухня – присутствуют, но все немножко не так. Двери закрываются, но слишком широки, створки закреплены высоко и не по центру. Одежда – рубашки, штаны, белье – дожидалась их в виде плотно скатанных цилиндров, закрепленных чем-то вроде воска, который отваливался, когда свертки разматывали. Ткань напоминала мягкий брезент и пахла мятой. Джессин понятия не имела, что это за волокно. Она разложила одежду, но не стала снимать старую, ту, в которой ее захватили, решив не надевать чистое.

От общего пространства отходил коридор, вдоль которого располагались десять спален. Она заняла ту, что была в середине, по левую сторону. Здесь имелись постель, тумбочка – неудобная, слишком низкая, – полки с восковыми свертками одежды, стул и письменный стол без бумаги и перьев, душ в углу: тусклые металлические плитки и заглубленный на шаг слив. Ни занавески, ни двери, чтобы вода не забрызгала грубый металлический пол. Словно кто-то заметил, что люди предпочитают спать и мыться без свидетелей, и совместил одно с другим. Туалет – слава всему святому, нормальный туалет, а не те мерзкие коврики – был общим, но с закрывавшимися кабинками.

Она понимала, что надо вымыться. И хотела. Да, она скоро помоется. Только не сейчас. Мягкий матрас. Одеяло из какой-то искусственной шерсти. Колючее, но теплое. Закрывая глаза, она чувствовала себя жалкой под чужими взглядами, а теперь, открыв, убедилась, что здесь никого нет. Пахло укропом, а не дерьмом и формальдегидом. Маленькое окошко смотрело в белое небо, над которым светило солнце, хоть и заслоненное сотнями точек. Вставая у окна, она видела с полдюжины темных пирамид-зиккуратов и часть уходящей за небеса арки. Достать до потолка она не могла; свет был белым. Здесь были краски. После оранжевого чистилища она радовалась краскам и сердилась на себя за это. Тишина подавляла. Одиночество обжигало, как кровь, что возвращается в обмороженную конечность.

Из общего пространства доносились голоса. Илси – она всегда понижала голос к концу фразы, так что даже вопрос звучал утвердительно. Кампар с его всегдашней наигранной невозмутимостью, независимо от того, шутит он или говорит всерьез. Джессин свернулась в комок и накрыла ухо подушкой, чтобы отгородиться от всего этого. На нее по-прежнему накатывали небольшие волны тошноты и временами находила дрожь, такая слабая, что она не знала, трясет ее или комнату. Она попробовала представить Джеллита, лежащего на такой же кровати, может, даже где-то поблизости. Сочетание надежды с отчаянием причиняло больше боли, чем то и другое в отдельности.

Когда она была моложе, один врач советовал ей: не сравнивайте то, что происходит с вами и с другими. Любой вывод окажется ошибкой, сказал он. Или ты увидишь, как страдают другие, как Синнию разрывает горе после казни Ньола, и решишь, что твоя боль ничего не значит. Или ты увидишь, как кто-то бьется над незначительной с виду проблемой – как Дафид сходит с ума по Илси, а та ему не мешает – и отмахнешься от их трудностей. Первое оправдывает самоотрицание, второе ведет к высокомерию. Джессин сейчас ловила себя и на том и на другом, а какая-то часть ее бессильно наблюдала.

Сквозь подушку пробился смех Кампара. Джессин хотелось, чтобы он заткнулся – и чтобы она была там, со всеми. Она перекатилась на спину, подушка отвалилась.

– Ты совсем раскисла, – вслух сказала она себе. «Прежде это не мешало», – ответила некая часть сознания. Она стиснула зубы, встала и принялась срывать с себя грязную, не менявшуюся с ночи пленения одежду. Душ, как видно, управлялся единственной кнопкой. Едва она нажала, как из сопла ударила красная жидкость, вонявшая промышленным очистителем. Джессин взвизгнула и едва не отскочила, но тут сопло провернулось, и из него брызнула чистая теплая вода. Мыла она не нашла, но красная жижа вроде бы растопила запекшиеся слои грязи. Верхний слой кожи сходил под пальцами, будто она обгорела на солнце и ожог только что зажил. Она промыла волосы, оттерла кожу, выковыряла из-под отросших ногтей клейкую черную грязь. В стене обнаружилась маленькая ниша, где лежали бритва, зубная щетка и расческа. И – непонятно зачем – маленькая стальная ложечка. Она набросилась на находки, как на откопанный клад. Почувствовав себя чистой, она выключила воду и шагнула в комнату.

Теперь, сделавшись чистой, она не хотела даже трогать старую одежду, но пришлось. После поисков в одном из карманов нашелся пузырек с таблетками. Их осталось еще достаточно, и они гремели внутри.

Она надела инопланетную одежду, потом пересчитала таблетки, разложив их на кровати в один ряд. Шестнадцать. Они провели в трюме инопланетного корабля то ли около шести недель, если она принимала лекарство как положено, то ли меньше, если она превышала дозу, то ли больше, если недобирала. Но шесть недель – это было похоже на правду. Шесть недель и целая жизнь.

Переложив таблетки в бутылочку, одну за другой, она спрятала ее под матрасом. Вряд ли кто-нибудь стал бы красть их, но таблетки были драгоценностью, а инстинкт, требовавший их беречь, – властным и безвредным.

– Сосредоточься, – приказала она себе. – Просто сосредоточься. Оставь в покое то, что от тебя не зависит, и думай о том, что можешь сделать.

Это выглядело почти как анекдот. Соль шутки. Что она может? Разве хоть что-то может? Обычно так звучал голос ее депрессии. Сейчас в ней говорило трезвомыслие.