На следующий день он выдержал чуть дольше. А через несколько недель уже ловил пауков голыми руками. Когда он показал матери, как победил страх, та лишь посмеялась и сказала, что люди, которые боятся пауков, обычно не превозмогают страх, обходясь без этого. «Мой маленький Дафид просто не терпит, когда им командуют».

Она была права. Всю жизнь Дафид ощущал необъяснимое желание свернуть налево, если все говорило, что надо пойти вправо. Детская строптивость, ребяческая потребность не слушаться никого, даже самого себя. Он не помнил, сколько раз это желание доводило его до беды. Однако пауков с тех пор не боялся.

Впервые увидев собор и ниши, переходы и эстакады, бесконечное шествие ужасных созданий, Дафид едва не сломался. Все в нем криком кричало: «Беги, забейся в комнату!» Поэтому он и заставил себя уставиться в головокружительную высоту. Посмотреть на проходивших мимо чудовищ. И чем дольше он сидел, тем легче ему становилось. Пространство было огромным, но не больше нескольких составленных вместе стадионов. Бесконечное на первый взгляд разнообразие созданий, одно другого уродливей, свелось к двенадцати или пятнадцати видам. В зоопарке их было больше, и ни одно из здешних чудищ не выглядело таким же несуразным, как ленточный червь или морской огурец.

Его сознание долго пыталось заслониться от всего с помощью иррационального страха перед неизвестностью. Но он, как с тем первым пауком, заставил себя встретить этот страх, не отводя глаз, – лучшего средства он не знал.

Мимо проковыляли два больших, размером с лошадь, зверя в экзоскелетах цвета голой кости; на их суставах взблескивали зеленые искры разрядов. Проплыли, тикая самим себе или друг другу, около дюжины светящихся шаров. По широкому открытому пространству в сопровождении мягких лотарков просеменил каррикс: задние ноги бежали рысцой, передние твердо печатали шаг. Этот каррикс отличался от библиотекаря, будучи светлее его, почти желтым; на одной из массивных передних лап в трех местах виднелись белые полосы, вроде шрамов или татуировки. Дафид смотрел на инопланетян, как на рыб в аквариуме, и это зрелище почти успокаивало. Их эмоциональная жизнь никак не задевала его. При всей их чужеродности, в эволюционных ходах, совершившихся случайно или под давлением среды, была своя красота. Мимо проскакали с полдюжины янтарноглазых обезьянок, вроде тех, что упорно лезли к ним в лабораторию. Заметив его, они с визгом пустились наутек.

Он не знал, как их зовут, кроме тех, о которых ему говорили: рак-хундов, мягких лотарков, синенов, карриксов. Для других он придумывал собственные обозначения: тикающие пузыри, пернатые мартышки и тому подобное, – но такие прозвища его не удовлетворяли. Каррикс повернул, солдаты свернули за ним. Похоже, они устремились к одному из обезьяноворонов, которые иногда созерцали стены в коридорах. Коридорные вороны. Ворон заметил приближение каррикса и дал это понять, повернувшись к нему спиной. Сквозь общий гомон, наполнявший собор, как гул голосов – здание вокзала, Дафид различил резкий, отрывистый голос каррикса. Не обычное басовитое щебетание, а звук рвущейся материи. Коридорный ворон съежился и ответил похожими звуками.

А, вот в чем разница. Звери, которых он знал по именам, могли говорить. У них были те черные квадратики. Трансляторы-переводчики. Теперь, когда он решил проверить, оказалось, что трансляторы полагаются почти исключительно карриксам и их охране. Ему показалось, что такой же висел на шее у одной из костяных лошадей, но те уже скрылись, а полной уверенности не было.

Коридорный ворон уже визжал, пытаясь уйти от каррикса. Четыре мягких лотарка заступили ему дорогу. Будь у Дафида тот черный квадратик, он сумел бы понять, отчего взволнован коридорный ворон. Или узнать, как он называется. Спросить, что ему известно и что он думает о карриксах и их общей тюрьме. Каррикс поднял массивные передние конечности. Боевые руки. Присмотревшись, Дафид почти уже не сомневался, что белые полосы на них – это шрамы. Коридорный ворон припал к земле, визжа, как замученный ребенок, а каррикс мгновение спустя снова опустил передние лапы. Несколько черных созданий – вроде крабов размером с крупную собаку – шмыгнули мимо, стуча ножками: звук был таким, словно на камень высыпали рис. В воздух поднималась дюжина тикающих шаров, сближаясь с колебавшимися и кружившимися темными волокнами.

Все это выглядело странно, но в то же время красиво. За всем этим скрывался настоящий ужас. Дафид ежеминутно ощущал страх и напряжение мышц – стоило только обратить на это внимание. Но порой он проникался восхищением. Тикающие шары сошлись с темными волокнами и принялись обматываться черными нитями. Дафид пожалел, что никто не видит этого вместе с ним. Не гадает вместе с ним, что это значит. Не вспомнит потом вместе с ним. Все это принадлежало ему одному. То, чем он не может ни с кем поделиться.

Коридорный ворон, все так же распростертый на полу, завизжал еще громче и забил конечностями. Как малый ребенок в истерике. Почти такие же движения.

– Ты хоть можешь поговорить со своим библиотекарем, – сказал Дафид. – Тут ты меня обогнал.

«У них есть странные пробелы в восприятии», – прозвучал в памяти голос Кампара, и библиотекарь откликнулся: «Вам всем открыт доступ в эти переходы. И во весь комплекс». Это было почти как при синестезии. Дафид увидел, как две мысли сходятся, словно кусочки пазла. Чтобы сложиться во что-то новое.

Он поднялся на ноги, не дав себе времени подыскать отговорку. Коридорный ворон выходил из себя. Обступившие его мягкие лотарки переглядывались, как собаки, решающие, добить поваленную добычу или оставить в живых. Библиотекарь со шрамами отступил на пару шагов, давая происходящему разыгрываться без его участия. Дафид направился к нему.

– Простите, – сказал он. – Прошу прощения. Я здесь новичок.

Светлый каррикс шевельнулся. Его кормящие руки были толщиной с человеческие и длиннее их. Пальцы – как паучьи лапки; больших, отделенных от других, нет. Крупные плоские глаза остановились на Дафиде, но ответа не последовало.