Иришка вздохнула.

— Твоя мама разумная женщина, — сказал я. — Рассуждает правильно. Она заботится, прежде всего, о своих детях. Это хорошо. Я так считаю. А вот Клубничкина пока ещё глупая девчонка. Ей хочется всего здесь и сейчас. Славу ей подавай. Хотя бы среди школьников. Вот и заморочила головы всем подряд. И Черепанову, и твоему Генке…

— И тебе.

— Вот уж нет, сестрёнка. Тут ты ошиблась. И она, похоже, тоже.

— Почему это?

Иришка чуть приподняла над подушкой голову.

Мне показалось, что над её волосами зависла золотистая дымка.

— Мне Света ничего не заморочила, — заверил я. — Это ей не по силам. У меня таких хитрых и самовлюблённых девиц, как она, был вагон и маленькая тележка… там, в Москве.

— Так уж и вагон?

Я заметил, как Иришка хитро прищурилась.

— Представь себе, — сказал я. — Для всех объектов моих амурных похождений в плацкартном вагоне места бы точно не хватило. Поэтому вашей Свете Клубничкиной со мной ничего не светит. Заморочить мне голову у неё кишка тонка. А мне от неё ничего не нужно: вообще ничего. Поверь, сестрёнка, я уже не мечтающий о романтике наивный юноша. В душе я давно взрослый и разумный мужчина. Поэтому твоя Клубничкина об меня зубы сломает. Чем раньше она это поймёт, тем это будет лучше для неё.

Иришка хмыкнула.

— Никакая она не моя. Как и Тюляев.

Лукина приподнялась на локте, поцеловала меня в щёку.

— Я тебя люблю, братишка, — сказала она. — Хорошо, что ты у меня есть. Спокойной ночи.

В понедельник утром мне показалось, что Иришка нервничала.

Я поинтересовался у неё, что случилось.

— Ничего, — ответила Лукина.

Но уже через пару секунд призналась:

— Всё думаю: а что если Черепанов был прав, что если сегодня в школе… над тобой посмеются.

— Кто? — спросил я.

Лукина пожала плечами.

— Не знаю, — сказала она. — Все. Из-за этой дуры Клубничкиной. Потому что она вчера не пришла в кафе.

Иришка прижалась к моей руке, жалобно скривила губы.

Мы шли по уже натоптанной тропе в направлении школы.

Около лица моей двоюродной сестры клубился пар.

Я усмехнулся.

Сказал:

— Нашла из-за чего переживать. Надо мной же посмеются — не над тобой. Сомневаюсь, что такое случится. Но даже если кто и улыбнётся, то мне это совершенно безразлично. Не обращай внимания.

— Что значит, не обращай? Ты же мой брат.

Иришка варежкой стряхнула с кончика своего носа снежинку.

— Ты просто задумайся, — сказал я, — что на самом деле случилось. Клубничкина не явилась в кафе. Не она меня туда позвала и обманула. Это было бы неприлично. Нет, это я дал Светлане шанс пообщаться со мной в неформальной обстановке. Она свой шанс упустила. Другой я ей не предоставлю. Именно в таком ракурсе я вижу вчерашнее происшествие. Под таким углом на него посмотри и ты. Страдать из-за Светкиной выходки я точно не стану. Выброси эту историю из головы. Улыбайся, грудь вперёд. Ты же современная комсомолка-красавица, а не забитая домостроем женщина. Пусть это видят все. В том числе и Тюляев.

Иришка расправила плечи, сверкнула глазами.

— Клубничкина дура, — сказала она. — Такой шанс проворонила! Ты же сейчас лучший парень в нашей школе! Я бы в тебя и сама давно влюбилась. Если бы уже не любила тебя, как брата. А она…

Лукина покачала головой, фыркнула и добавила:

— … А Клубничкина — пустоголовая идиотка.

В школе, по пути от гардероба к кабинету немецкого, я никаких ироничных шуток в свой адрес не услышал. Не заметил и насмешливых взглядов. Старшеклассницы мне кокетливо улыбались, старшеклассники протягивали руки для рукопожатий. Пионеры по-прежнему равнодушно пробегали мимо меня, будто я был для них чем-то сродни фонарному столбу.

Одноклассники меня встретили, как и в субботу: поздоровались со мной, одарили меня ничего не значившими дежурными фразами. Разве что Надя Степанова шёпотом мне сообщила, что видела сегодня во сне злодея Шорр Кана. А Лёша Черепанов мне похвастался книгой Георгия Мартынова «Каллисто», которую ему принесла староста нашего класса.

Классный час прошёл в уже привычном для меня ключе: Иришка пересказала статью из позавчерашней газеты «Правда». Классная руководительница в очередной раз напомнила нам, что этот год особенный — поэтому нам следовало «особенно постараться», если мы собирались в этом году поступить в ВУЗ. Урок немецкого языка тоже начался буднично.

Ближе к концу урока в кабинет немецкого языка заглянул незнакомый мне ушастый пионер и сообщил, что Василия Пиняева вызвала к себе директриса.

— Клавдия Ивановна сказала, чтобы Пиняев пришёл в её кабинет прямо сейчас, — заявил пионер. — Она его ждёт.

Клавдия Ивановна Кульженко, директор сорок восьмой школы, встретила меня у двери своего кабинета. В руках она держала жёлтую пластмассовую лейку для полива цветов. Выглядела Клавдия Ивановна совершенно привычно: стандартная причёска (седые волосы были собраны на затылке в пучок), серый пиджак и серая юбка. Директриса поприветствовала меня. Лейкой указала мне вглубь своего кабинета, не слишком просторного, половину пространства в котором занимали (будто в оранжерее) стеллажи с комнатными растениями. Я шагнул через порог, вдохнул запах ландышей, смешавшийся в воздухе с ароматом сырой земли и свежезаваренного чая.