— Ничего-ничего, — прошептал я. — Я всё поправлю, не бойся. Не бойся…

Я не видел бабушку пятьдесят лет, она меня — пять, но для неё каждый год уже всё ближе приближал финал…

Из спальни донёсся стук и скрипучий голос. Слов было не разобрать. Бабушка отпрянула и одними губами произнесла:

— Услышал…

— Ничего, бабуль, ничего…

Я осторожно отстранил её и направился к спальне. На пороге замер на мгновенье и… решительно открыл дверь. В постели в полусидячем положении я увидел своего деда. Сухого, с всклокоченными короткими волосами и горящим взглядом. В руке он сжимал трость, которой стучал по спинке кровати.

Увидев меня, дед замер. Окаменел. Но глаза его пылали, не в силах скрыть огонь, бушующий внутри.

Я отыскал глазами икону Спаса Нерукотворного, широко с чувством перекрестился и поклонился в пояс. Потом сделал несколько шагов и встал. Долго, чуть ли не с минуту, мы смотрели друг на друга, пока он, наконец, не постучал тростью по краю своей кровати.

Тогда я подошёл и осторожно присел, куда он мне указал.

— У… у… у… — взволнованно и от того громко прокричал он, и на его крик вбежала бабушка.

Увидев же, что я сижу с дедом и он не дубасит меня своей палкой, она остановилась и замерла.

— У-ве-о-ва? — воскликнул дед.

— Уверовал? — перевела бабушка, но я и сам понял.

Он отбросил палку и крепко вцепился мне в руку чуть пониже локтя.

— Увеовал?! — уже не так грозно повторил он.

— Верую во единого Бога Отца Вседержителя, творца неба и земли… — начал я и прочёл без запинки символ веры.

Дед не отрывался, глядел мне прямо в глаза, размашисто крестясь вместе со мной в нужных местах.

«Пока не уверуешь, не приходи!» — сказал он в нашу предпоследнюю встречу.

Я комсомолец, сын героя, не то разведчика, не то военного советника, спортсмен и активист, смеющийся над пережитками прошлого и верящий в прогресс, буду молиться? Конечно! Ага! Мы строим общество будущего, готовим саженцы яблонь для отправки на Марс, мы покоряем, бороздим, отливаем, куём, воздвигаем и шагаем семимильными шагами, и вдруг отрыжка царизма в виде веры.

Обман, опиум для народа, мракобесие, тупое нежелание смотреть дальше собственного носа. В общем, я аргументов не жалел и отбивался, бросая резкие, хлёсткие и дерзкие слова. Ну, дед и врезал. Сказал, что видеть меня не желает, и что я не переступлю порог этого дома пока не образумлюсь, не перестану богохульствовать и пока не уверую со всей искренностью и чистотой.

Он вспылил, но и я тоже в долгу не остался. Наговорил всего, хлопнул дверью и ушёл в армию. А потом этот инсульт. Сначала было очень плохо, но бабушка кое-как выходила, вытянула из полной тьмы. Одна половина оставалась поражённой, но с помощью палки, дед кое-как научился передвигаться и говорить научился. Плохо, нечётко, но хоть как-то.

Я вернулся из армии, пришёл, а он не забыл. Я вошёл в спальню и не перекрестился, и всё. Он рассердился, ему сделалось плохо, вызвали скорую, уколы, капельницы. И с тех пор я уже не приходил.

Дурак, не мог уступить, не мог хотя бы сделать вид, что послушал и внял его голосу. А потом был свой путь и к смерти, и к жизни, и к кресту. И сколько раз я вспоминал горящие глаза деда, да только поделать было ничего нельзя…

Дед снова вцепился в мою руку, потянул к себе. Я наклонился, подался к нему, и он перекрестил и прижал к себе.

— Вот и слава Богу, — прошептала бабушка, — спасибо тебе Гришенька, а то он так уж мучился, так мучился. Да и я, чего, мне-то тоже знаешь как это всё…

Ну а потом были объятия, улыбки, старые фоточки и чувство вновь обретённого счастья, совершенно детского, доброго и чистосердечного. А ещё бабушкин борщ, пирожки, огурчики, котлетки-биточки и прочее, прочее, прочее, откуда только всё это в один миг взялось.

А потом мы ночевали, как когда-то очень давно, ещё в детстве. Мама — в гостиной на диване, а я там же — на полу. Я будто попал в нереальный мир, восхитительный и грустный одновременно. Грустный, потому что в реальность этого давно упущенного счастья совершенно невозможно было поверить. В общем, сплошной «Солярис»…

Днём мы вернулись в Питер. Маме утром нужно было на работу, а меня ждало возвращение в Москву. В понедельник начинались занятия после сельхозработ, а ребята, как раз, должны были вернуться на этих выходных.

Ну, и мы договорились встретиться с Весёлкиным. Я сказал маме, что пойду погулять, может, кого из парней увижу. В общем, из своего каменного мешка я не вышел. Зашёл в соседний подъезд и, как и в прошлый раз, поднялся по лестнице.

— Хочешь сигару? — спросил вместо приветствия Весёлкин, открыв мне дверь.