— Клянусь старыми богами, нет. Я не подхожу для этого. Но моя собственная земля — вот к чему я стремлюсь.

Он выдержал ее взгляд, когда прежнее веселье сменилось любопытством. Леди Эйслинн убрала пергамент с карты и провела пальцем от Дундурана к поместью Брэдей.

— Доступно несколько участков. Ты знаешь, какая из них тебе нужна? — спросила она.

Хакон наклонился над столом, приблизив их головы друг к другу, и проследил за движением ее пальца. Его палец столкнулся с ее пальцем над поместьем Брэдей.

— Здесь, — сказал он, — на лугу. Вы знаете о нем?

Он наблюдал за тем, как она с нежностью смотрит на него.

— Да. Мы с Сорчей собирали там цветы весной. Это прекрасное место.

Ей нравился этот участок. У нее остались приятные воспоминания о нем. Он находился рядом с ее подругой.

Его зверь торжествующе взвыл.

Отведи ее туда. Женись на ней там. Построй ей прекрасный дом.

— Что ты будешь с этим делать? — спросила она низким и мягким голосом.

— Построю дом. Кузницу. — Его взгляд опустился на ее губы. — Заведу семью.

— В конечном счете, именно поэтому ты приехал в Дарроуленд? Ради семьи?

Вопрос показался гораздо серьезнее, чем подразумевалось в ее голосе.

Он зачарованно смотрел на нее и знал, что должен мудро выбрать ответ. Он не знал почему, но знал, что так оно и было.

— Я пришел, чтобы найти цель, — наконец ответил он.

И это ты.

Она глубоко втянула воздух в легкие, и Хакон невольно опустил глаза, чтобы увидеть, как от этого ее груди выпячиваются из выреза платья. Он поднял взгляд только для того, чтобы обнаружить, что она наблюдает за ним, ее глаза были прикрыты тяжелыми веками.

Хакон сглотнул пересохшим горлом.

Это движение привлекло ее взгляд к его горлу, а затем ко рту, где он задержался.

Поцелуй ее. Сделай это. Она этого хочет!

Хакон наклонился к ней, едва слыша, как зашуршали бумаги под его рукой. Ее зрачки расширились, а губы приоткрылись. Он чувствовал ее жар на своих губах, и ему требовалось лишь малейшее поощрение, чтобы сократить расстояние между ними на расстояние дыхания.

— Должна ли я составить еще один документ, который должен подписать мой отец?

Она отвернулась, и Хакон отступил. Совсем немного.

Она это чувствует.

Его сердце колотилось в груди сильнее, чем молот по наковальне.

Она тоже это чувствует.

— Да, — сказал он, слишком ошарашенный, чтобы сказать что-то еще.

Он достал из кармана три неограненных драгоценных камня. Этого было недостаточно для участка, но этого было достаточно, чтобы удивить ее.

— Я могу заплатить полную цену за большее количество, — сказал он.

— Это…? — Она осторожно потянулась, чтобы коснуться одного из них кончиком пальца.

— Сапфиры.

Ее рот открылся и закрылся, когда она поднесла один поближе, чтобы рассмотреть. Она повертела его, ловя свет в темно-синих глубинах.

— О, Хакон, они прекрасны. Где…?

— И вполовину не так прекрасны, как вы, миледи. — Она моргнула, глядя на него, и на мгновение он подумал, что она не слышала его неуклюжего заявления. Затем ее щеки порозовели, а губы тронула улыбка.

С сердцем, застрявшим в горле, Хакон обогнул стол и потянулся к руке, держащей драгоценный камень.

— Даже когда его огранят и отполируют, он не будет сиять и вполовину так ярко, как вы.

Ее румянец стал еще гуще, и она, казалось, заерзала на своем стуле.

— Ты мне льстишь.

— Я всего лишь говорю правду.

Он поднес руку, которую держал, к губам и поцеловал каждую костяшку пальцев.

— Хакон… — Возможно, его имя было предупреждением, возможно, мольбой. Все, что он знал, это ее хриплый тон и то, как она манило его ближе.

— Я бы создал для вас самую великолепную корону с яркой вставкой, которая бы привлекала внимание. Никто не смог бы оторвать взгляд от вашего сияния.

Она уставилась на него, приоткрыв губы.

— Я не сияю, — пробормотала она.

— О, вы сияете. Так ярко, что горите жарче, чем огонь в моей кузнице.

У него защемило сердце, когда он увидел, как расширились и стали уязвимыми ее глаза при его словах. Она не была готова услышать его похвалу — что означало, что она не была готова услышать, как глубоко он ее обожал.

Он неохотно отпустил ее руку и занял свое место по другую сторону стола. Выражение его лица оставалось открытым и дружелюбным, пока они обговаривали детали сделки. Он не сказал ей, как в ее волосах отражался дневной свет, сияя, как золотая пряжа. Он не сказал, как восхищался изгибом ее плеча или осторожным изгибом пальцев, когда она подписывала документ. Он даже не признался, как сильно хотел поцеловать ее, когда наклонился, чтобы назвать свое имя.