Его ладонь легла ей на щеку, пальцы зарылись в волосы, удерживая ее близко. Она инстинктивно подалась навстречу этому прикосновению, позволив себе раствориться в нем. Их губы снова соприкоснулись, и она почувствовала его слова кожей:

— Да, виния, да. Просто покажи мне, как.

Орки не целуются.

Мысль промелькнула — и исчезла, стоило его губам завладеть ее.

Пылкие, восторженные, неуклюже-решительные — он учился у нее, следовал за каждым движением. Присасывался, покусывал, исследовал. Она растворялась в этом танце губ, в искристом касании дыханий.

Она ахнула, когда ее язык скользнул по его нижней губе, и он распахнулся для нее, позволяя нащупать острые кончики маленьких клыков. Они появлялись лишь в улыбке или речи, но она знала их наизусть.

Он учился быстро — как она и думала. Всегда был великолепен, когда сосредотачивался, и от того, что теперь все его внимание было обращено на нее, у нее перехватывало дыхание.

Его рот ласкал, прижимал, дразнил, а руки… О, его руки. Они скользили вверх-вниз по ее спине, перебирали волосы, прижимали ее к широкой груди, из которой доносилось низкое, глубокое гудение — словно он мурлыкал, где-то в самых глубинах себя.

Эйслинн чуть не замурлыкала и выгнулась, как кошка, под его пальцами — мозолистые, шершавые, они приятно царапали кожу ее головы. Тихий стон удовольствия сорвался с ее губ — и он сразу же впитал этот звук, будто дуновение ветра. В ответ из его горла вырвался низкий гул.

Она провела пальцами по его груди, ощущая не только вибрацию этого гула, но и сильные удары сердца. Его кожа была такой теплой, что ей захотелось свернуться калачиком рядом и пролежать с ним весь день на солнце.

— Эйслинн, — прошептал он. От одного ее имени, произнесенного так, без титула, без формальностей — только имени, — все внутри нее сжалось от желания. Ей нравилось, как он произносил его, будто это было что-то священное.

Счастье разливалось по ее телу, легкое и сияющее, будто солнечный свет внутри. Ей казалось, что она могла бы уплыть — высоко, прочь от всех забот. Но его сильные руки удерживали ее здесь, на земле, именно там, где она и хотела быть.

Она не знала, сколько времени они провели в тени дерева, поглощенные поцелуями и медленными ласками. Эйслинн жадно впитывала каждое прикосновение, каждый миг покоя и удовольствия.

Он тоже это чувствует.

Только когда раздался звон к ужину, она поняла, что солнце давно ушло за горизонт, а воздух стал прохладнее. Колокол выдернул ее обратно в реальность, и она покраснела.

Хакон откинул голову назад, прислонившись к дереву, и смотрел на нее из-под тяжелых век. Ее сердце забилось быстрее от этого взгляда, губы жаждали еще одного поцелуя. И все же она…

— Ты должна идти, — тихо сказал он.

— Да, — выдохнула она. Но не сдвинулась. Она все еще сидела между его ног, не желая покидать этот маленький сон, в который они вдвоем уместили целую вселенную.

А вдруг, когда она уйдет, он исчезнет? Эта мысль резанула сердце.

— Хакон, я… — Но что сказать? Как объяснить все, что она чувствовала?

Он бережно заправил прядь ее волос за ухо.

— Найди меня, когда сможешь, виния, — сказал он, склонившись к ней в ожидании последнего поцелуя. — Я буду ждать.

Она покраснела, улыбнулась сквозь нежность.

— Ничто не удержит меня, — прошептала она и, наклонившись, подарила ему этот прощальный поцелуй.

Заставив себя подняться, она позволила себе последний взгляд — как он сидит, прислонившись к дереву, сильный, спокойный, ее. Эйслинн послала ему воздушный поцелуй — и шагнула прочь из сада.

Ее сердце готово было разорваться от всего, что произошло среди роз. Но это пламя выжгло из нее последнюю усталость. Она почти бежала через замок, легкая, как ветер, озорная, полная жизни.

Она была всем.

Хакон глубоко вздохнул и прислонился спиной к дереву, все еще ошеломленный. Все обещания, данные себе, все время, потраченное на борьбу с собственными желаниями — и… она.

В одно мгновение все изменилось.

Он не мог с собой совладать — словно мчался с обрыва, стремительно погружаясь в одержимость ею, не замечая опасности и не способный остановиться. Потому что причина была до обидного проста: она была для него всем.

Пара, — взревел его зверь.

Он хотел ее — как свою. Нуждался в ней с такой жгучей силой, что все остальное теряло значение.

Связь уже начала формироваться — с того самого момента, как она впервые переступила порог его кузницы. Каждый прожитый день приближал его к ней. Каждый взгляд, каждое слово убеждали: она — его единственная. Ее свет, доброта, несгибаемый дух — все это неумолимо тянуло его к ней.