Шрифт:
Структура и самосознание элиты в послереволюционном государстве
Данная работа уникальна, так как в ней рассматривается процесс государственного строительства на основе конкретного изучения первой когорты региональных руководителей нового государства. Несмотря на то, что они играли заметную роль в строительстве советского государства, в западных научных кругах об этих акторах мало что известно. Автор предлагает альтернативную точку зрения на государственное строительство, освещая неформальные ресурсы власти этой группы и показывая, как они использовались. В настоящем исследовании концепция «неформальных ресурсов власти» относится к системам личных взаимоотношений и самосознанию элиты региональных руководителей. Системы личных взаимоотношений были одним из неформальных ресурсов власти, поскольку они создавали неформальную социальную структуру, на основе которой происходили обмен информацией, получение ресурсов и планирование совместных действий. Самосознание элиты служило неформальным ресурсом власти, поскольку представления о самих себе были одним из источников статуса, не зависимого от официального поста. Восприятие своего статуса региональными руководителями, в свою очередь, влияло на их предпочтения в плане распределения власти и разграничения политических ролей в новом государстве. Концепция «формальных ресурсов власти», напротив, относится к бюрократическим управленческим структурам и силовым органам.
Системы личных взаимоотношений возникли в дореволюционном подполье, но стали более чётко определёнными и более сплочёнными во время Гражданской войны. На основных фронтах Гражданской войны появились неформальные группы бойцов-организаторов, использовавших личные взаимоотношения внутри своих систем для завоевания территорий и политической консолидации. Когда военные действия, наконец, закончились, эти системы военного времени не исчезли, они приспособились к новым задачам послереволюционного регионального управления. В 1920-е годы отношениям между центром и регионами мешали слабое развитие бюрократических структур и институциональная разобщённость. В результате связь центра с регионами была восстановлена на основе систем личных взаимоотношений. В регионах конкурировавшие системы состязались в борьбе за доступ к распределявшимся центром скудным организационным и материальным ресурсам и за контроль над ними. Те системы, которые добивались наибольших успехов в этом состязании, в конечном счёте получали власть в административном аппарате своего региона. Соперничавшие с ними системы в этом регионе либо вытеснялись, либо поглощались этими системами. Первая послереволюционная когорта региональных руководителей входила в такие доминирующие системы, основанные на личных взаимоотношениях.
Автор подчёркивает, что системы личных взаимоотношений играли в процессе государственного строительства гораздо более значительную роль, чем это ранее признавали западные учёные. Безусловно, специалистам по коммунистическим системам было давно известно о функционировании систем личных взаимоотношений внутри сложившихся политических и институционных структур [37] . Однако роль систем личных взаимоотношений в реальном процессе создания институтов оставалась по преимуществу незамеченной [38] . Используемый в настоящем исследовании термин «системы личных взаимоотношений» близок к определению группировки, данному Уорнером и Лантом: не основанное на родственных связях неформальное объединение, внутри которого существуют мнение группы и тесные дружеские отношения, а также групповые нормы поведения [39] . Дэвид Ноук разграничивает два вида политических систем личных взаимоотношений: системы на основе «влияния», в которых идёт обмен информацией между сравнительно равными членами, и системы на основе «доминирования», в которых скудные блага распределяются на основе неравных отношений [40] . В Советской России региональные руководители принадлежали к системам, где существовали отношения обоих типов. Они включали товарищеские отношения между равными, сформировавшиеся на основе общего опыта, приобретённого в подполье и во время Гражданской войны. Позже, когда отношения на основе этих систем стали переплетаться с официальными организациями в новом государстве, всё шире развивались отношения иерархического типа, характеризовавшиеся зависимостью, отношения, сформированные персонифицированной системой наград и продвижения по службе, существовавшей в новом государстве.
37
Среди отличных примеров: Hough J. Soviet Prefects; Local Party Organs in Industrial Decision-making. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1969; Leadership Selection and Patron-Client Relations an the USSR and Yugoslavia / Т. H. Rigby, Bohdan Harasymiw, eds. London: George Allen & Unwin, 1983; Walder A. Communist Neo-Traditionalism: Work and Authority in Chinese Industry. Berkely and Los Angeles: University of California Press, 1986; Oi J. State and Peasant in Contemporary China. New York: Oxford University Press, 1989; Willerton J. Patronage and Politics in the USSR. New York: Cambridge University Press, 1992.
38
Заслуживающее внимание исключение: Gill. The Origins ofthe Stainist Political System.
39
Warner W.L., Lunt P.S. The Social Life of a Modern Community. New Haven, CT: Yale University Press, 1941. P. 110.
40
Knoke D. Political Networks: the Structural Perspective. New York: Cambridge University Press, 1990. P. 11–16.
Вторым неформальным ресурсом власти региональных руководителей была самоидентификация элиты. Элитарное самосознание первых региональных руководителей базировалось на представлении об услугах, которые они оказали партии во время её продвижения к власти. В частности, региональные руководители указывали на свою деятельность в дореволюционном подполье и во время Гражданской войны, представляя себя как элитную когорту бойцов-организаторов. Участие в этих событиях для региональных руководителей и других членов элиты стало одним из определяющих условий обретения элитарного статуса при большевистском режиме. Прежние условия, определявшие принадлежность к элите при царском режиме: благородное происхождение, богатство, служебное положение были дискредитированы. Поскольку бюрократические управленческие структуры ещё не были окончательно оформлены, элитарный статус не мог быть просто дополнением к официальному посту.
Вебер определял статус-группу как совокупность лиц, которые внутри большей группы успешно претендуют на особое общественное уважение на основе присвоения привилегий и власти [41] . Участники событий, приведших к созданию нового государства, отличались от других подгрупп элиты в новом государстве: от интеллигентов, которые после 1905 года предпочли не продолжать работу в подполье, а бежать за границу; от пришедших после Гражданской войны новых членов партии, которые были либо слишком молоды, либо пришли слишком поздно для того, чтобы участвовать в боях Гражданской войны; и от бывших государственных служащих царского режима, которые, несмотря на свою квалификацию, были скомпрометированы прежними политическими связями. Региональные руководители считали, что они заслужили статус членов элиты, благодаря своим прежним заслугам перед партией. Это представление было официально подкреплено красочными и героическими описаниями революции и Гражданской войны историками партии, освещавшими её деятельность на раннем этапе, официальными мифотворцами нового государства. Кроме того, эти образы неофициально закреплялись через системы личных взаимоотношений.
41
Weber. Economy and Society. Vol. 1. P. 305–307.
Однако региональным руководителям было мало просто иметь статус элиты. Они стремились упрочить этот статус путём официального присвоения государственной власти. Региональные руководители заявляли, что распределение власти и определение ролей в новом государстве должно отражать их статус элиты. Что важнее всего, они пытались выступать с собственническими притязаниями на официальные посты региональных правителей. Заслуживает также внимания тот факт, что этот конкретный источник статуса элиты — данные о заслугах — существовал независимо от действий или мнения центральных государственных руководителей.
Неформальные источники власти в послереволюционном государстве
В данном разделе книги говорится, что структура систем личных взаимоотношений создавала механизм на микроуровне, который непосредственно влиял на административные возможности молодого советского государства на макроуровне. В этом новом государстве неформальные системы личных взаимоотношений переплетались с официальными бюрократическими управленческими структурами. В результате этого переплетения неформальных и формальных структур мощь государства одновременно укреплялась и ослаблялась. В этом утверждении нет противоречия, если принимать во внимание обоснованную Манном концептуальную разницу между «инфраструктурной» и «деспотической» властью государства [42] .
42
Mann. The Autonomous Power ofthe State.
Инфраструктурная власть государства отражает его способность проводить в жизнь свою политику. Мощь государства определяется тем, в какой степени осуществляется государственная политика. Если государство в состоянии постоянно управлять своей территорией, изымая ресурсы и применяя силу, его считают «инфраструктурно» сильным. Однако государства не используют одинаковые методы для реализации своего управленческого потенциала [43] . Характер инфраструктурной власти государства определяют различные средства, с помощью которых осуществляется политика. Томас Эртман, автор серьёзного сравнительного исследования, посвящённого проблемам строительства современного государства на раннем этапе, выделил два вида инфраструктуры: «бюрократический» и «патримониальный» [44] . Бюрократическая инфраструктура напоминает описанную Вебером рационально-правовую систему, для которой характерен «комплекс стандартных рабочих процедур, ограниченных формализованным, обезличенным административным правом». В этой системе должностных лиц государства выбирают на основе профессиональной компетентности, и существуют механизмы для их упорядоченного отстранения от должности. Патримониальную инфраструктуру отличает персонифицированная система, для которой характерно присвоение государственных ресурсов теми, кому доверено их использование. В рамках этой системы должностных лиц государства выбирают на основе покровительства, и существуют механизмы, гарантирующие успех их собственническим притязаниям на должности.
43
Качественное обсуждение ограничений «европейской» модели государственного строительства см.: Barkey. Bandits and Bureaucrats. Ch. 1.
44
Ertman Th. Birth of the Leviathan: Building States and Regimes in Medieval and Early Modern Europe. New York: Cambridge University Press, 1997. P. 6–10.