– Вот это да!
– вырвалось у меня от лицезрения таких метаморфоз.

– Засранцы, - со смесью восхищения и зависти произнес оказавшийся рядом Сенченко, - чтобы сподручнее было воровать военное имущество, они себе устроили подпольное КПП.

– Швыдче, швыдче, хлопцы (Быстрей, быстрей, парни), - нетерпеливо произнес командир части, подталкивая “туристов” к проходу, - там вас встретят и проведут…

Обгоняя нас, вперед прошмыгнул сутулый помощник местного босса, а за ним еще двое военных, одетых в замызганные бушлаты советского образца, на ходу разматывая полевой кабель.

Ангар оказался частью автопарка, а тот, в свою очередь, упирался в учебный корпус - серое длинное, двухэтажное здание довоенной советской постройки. Рядом стояли образцы техники, потертые, с выцветшими от времени коробками кунгов, карандашами пусковых установок, подпирающими темное небо, локаторами, замершими в самых неестественных положениях.

– Давайте быстрее, - на территории автопарка нас ждал первый военный, одетый по форме, - все в учебный корпус. Подъезд с торца.

Задерживаться никто не намеревался по совершенно прозаической причине - мартовский ночной воздух, кондиционированный и увлажненный близким морем, забирался под одежду, охлаждал, заставлял прятать руки в карманы и передвигаться бодрой рысью, чтобы при первом удобном случае мы могли нырнуть в теплое помещение.

В учебном корпусе царил суровый армейский порядок, в простонародье называемый бардаком. Просторное фойе с высоким потолком, сохранившее следы сталинского ампира, было заставлено штабелями различной аппаратуры - от блоков управления советского производства до стоек с современными серверами. Между ними ветвились пучки кабелей, тянущихся по коридору и растекающихся по отдельным помещениям. Постоянно запинаясь обо всё это хозяйство, чертыхаясь и тяжело дыша, по фойе сновал рядовой и сержантский состав, что-то перетаскивая, сматывая и разматывая, роняя и закрепляя кабельные пары, проявляя совсем не полуночную активность. Создавалось впечатление, что обитатели либо готовятся к переезду, либо только что приехали и разбирают багаж, в беспорядке сваленный в прихожей.

Кастрюлеголовые “туристы” сгрудились в уголке у входа и ошарашенно разглядывали этот человейник, пока в фойе не заскочила Пахоменко.

– Не спим, слушаем внимательно!
– рявкнула она командирским голосом.
– Сейчас я называю командиров групп и номер аудитории. Старшие подходят, получают ключ, пакеты со своим позывным и следуют со своими людьми в выделенную учебную аудиторию. Там вскрывают пакет, досконально изучают инструкцию, ждут меня. Всё понятно?..

Далее Пахоменко бодро выкрикивала позывные правосеков, и толпа стремительно рассасывалась, пока я не остался один.

– А мне?

– В актовый зал - там все соберемся на окончательный инструктаж.

– Это куда?

Пахоменко махнула рукой в направлении, противоположном от того, куда уходили кастрюлеголовые и уползал пучок кабелей.

Отправившись по указанному адресу, я внимательно оглядывал штабеля приборов с целью распознать, что же американцы хотят любыми способами вывезти из этого царства анархии?

Найдя первое помещение с двустворчатой приоткрытой дверью, я смело шагнул внутрь и сразу понял, что попал не туда. Ничего актового в этом зале не было. Аудитория встретила меня характерным жужжанием и щелканьем реле. Горела подсветка экранов, мигали светодиоды. По периметру вдоль стен выстроились в ряд стойки с аппаратурой, посредине громоздился огромный стол с разложенными на нем схемами и картами. Всё полностью соответствовало понятию учебного класса, кроме одного - учебная аппаратура ночью работать не должна. Армейские учебные материалы не должны быть разбросаны по столам, словно их только что использовали и оставили буквально на минутку.

Воровато оглянувшись и поняв, что в данный момент никому не интересен, я подошел к столу с разложенной на нем детальной картой Крыма, поверх которой отдельным фиговым листочком примостился список международных авиарейсов, часть из которых была помечена жирным желтым фломастером.

Ах, вот они что задумали!..

– Господи!
– бывший комсомольский вожак театрально закатил глаза, - никому ничего нельзя поручить - всё приходится делать самому! Твоя главная задача - связь с общественностью. Все эти пресс-релизы, пресс-подходы, митинги, заявления о том, что Русская весна победила, и Крым возвращается в родную гавань, что часть будет лояльна местному самоуправлению и всё прочее бла-бла-бла…

– У нас что, и митинг будет?

– Если понадобится. Тебя из Харькова прислали, как самого языкастого, вот и соответствуй. Кстати, я позвонил, сказал, что ты добрался нормально. Завтра звездой станешь, ясно?

– Ясно!..

Хотя, на самом деле, ни черта не ясно. Понятно только, что меня принимают за кого-то харьковского майданутого. Узнать бы, кому он звонил в Харьков, что говорил и что ему ответили? Вряд ли в Харькове кто-то знал, что отправляют в Крым своего “побратима” косить под пророссийского активиста? У этой публики язык за зубами не держится - растрепали бы в момент. Стало быть, никакого особенного обмена информации не произошло. Протокольное - всё нормально, добрался, встретили, не более. Главное -меня пока не раскрыли - значит, есть шанс еще сутки поиграть в шпионов, а потом… Я не знал, что будет потом, но чувствовал, что в шпионские игры более играть не придется. Не давал покоя вопрос - зачем тащить человека из Харькова, чтобы объявить в пророссийском Крыму о том, что он пророссийский? Здравствуй, капитан Очевидность! Это и так происходит явочным порядком! Я решительно не понимал, в чем подвох. И ради такой шумихи толпа правосеков в компании с иностранными специалистами, проникает на военный объект, рискуя если не жизнью, то здоровьем? Надо разбираться…

На Фиоленте полдюжины воинских частей. Куда конкретно мы направлялись - не знаю. Мне оставалось гадать и наблюдать. Неизвестность - это всегда тревожно, но сейчас как-то особенно. В воздухе витало совсем недоброе предчувствие, обволакивало липким туманом, сбивало настроение, не давая погрузиться в атмосферу торжества, которое я испытал в марте 2014 года. Интуиция в виде неясной тревоги меня никогда не подводила, а сейчас я буквально физически чувствовал, как на горле сжимаются челюсти адовых псов, которые норовили поглотить меня, погружая в пучину отчаяния и безысходности.