Макс судорожно огляделся. Одежда его была изодрана и перепачкана в крови, будто ночью он сражался с взбесившейся собакой или несся напролом через чащу. На полу остались бурые пятна. Но на нем самом не было ни царапинки. Но тогда чья это кровь? Мама! Неужели он...

Макс рванул дверь — заперто! Бросился к окну, распахнул раму, одним прыжком перемахнул через подоконник и побежал вокруг дома, ко входной двери, желая в голос позвать мать и боясь не услышать ответа.

Мать обнаружилась на кухне. Вся в слезах, она сидела у стола. Усталая, сгорбленная, но живая и абсолютно здоровая.

— Мама… — нерешительно окликнул он.

Мать подняла покрасневшие глаза, вскочила, порывисто обняла сына и разрыдалась в голос.

Автор: Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: Курт Гессе наблюдает не столько за казнью, сколько за собравшейся толпой

Немалых размеров площадь была забита народом под завязку, но пока еще пустой помост был отчетливо виден даже отсюда. Курт уже давно предпочитал смотреть на казнь не из первых рядов. Более того, излови эту ведьму не он лично, предпочел бы происходящее не лицезреть вовсе; причем не столько само наказание, кое было совершенно заслуженным, сколько окружающую толпу. Отношение людей к казням вообще вызывало у майстера инквизитора глухое, безотчетное раздражение.

Стоящий рядом помощник глубоко вздохнул. Его-то как раз удручало само зрелище казни.

— Ты мог со мной не идти, — напомнил Курт.

— В той же мере, в коей волен был не идти ты, — парировал помощник.

— Ну вот я и говорю, дурак он, что упустил такую завидную невесту! — мимо господ инквизиторов, усердно работая локтями, проталкивались две нарядные кумушки, оживленно обсуждавшие не то соседей, не то родичей. Будто не на немилосердное торжество справедливости смотреть пришли, а в ярмарочный балаган заглянули, где боль и смерть сейчас будут понарошку.

— Пода-айте бедному кале-еке! — жалостливо затянули где-то позади слева. Нищий «калека» с откровенно подогнутой ногой сидел, опершись на стену какой-то лавки.

— Спасибо, не «подайте жертве злобной ведьмы», — покривился майстер инквизитор.

— Рядом с торжеством справедливости должно быть место милосердию, — нравоучительно заметил Бруно.

— Готов поспорить, если сейчас я подниму сего страждущего за воротник и пообещаю отнести в магистрат, а потом «случайно» отпущу, миру явится чудо исцеления методом потрясания за шкварник, — дернул плечом Курт. Но проверять свое предположение не стал.

У помоста началось движение. Толпа заволновалась.

— Ведут! Ведут!

— Где?

— Да вон, ослеп ты, что ли?

— У-у, как зыркает-то, злыдня!

— Точу ножи! То-чу но-жи!..

— А то! Как есть сейчас запроклянет. Правильно мы подальше встали.

— Ой, ну конечно! Все-то ты заранее знал, а не битый час с похмелья штаны искал, вот и пришли, когда все хорошие места заняты уже!

— Будто не казнь, а народное гулянье, — зло выплюнул Курт.

— Люди зарабатывают как могут, — привычно вступился помощник. — А доступ к информации мы сами им ограничиваем.

— Потому что на благое дело ее не использует никто из них, — не остался в долгу майстер инквизитор.

Тем временем Адольфину Грюнштоф, ведьму, промышлявшую порчей, приворотами, вытравлением плода (зачастую без согласия матери) и похищением младенцев, дородную женщину средних лет, коя в иных обстоятельствах с легкостью сошла бы за добрую тетушку, готовую всех накормить и обогреть, не способную и мухи обидеть, ввели на помост и привязали к столбу. Сейчас обвинитель зачитывал приговор, но галдящие горожане едва ли обращали на него внимание.

Вот когда exsecutor поднес факел к дровам, те с радостным треском занялись, а Адольфина впервые вскинула злой, затравленный взгляд на толпу и закричала от страха и ярости, тогда люди повытягивали шеи, во все глаза уставились на помост.

— Проняло тебя, кур-рва? А каково было бедным деточкам?!

— Гори в аду, богомерзкая тварь!

— Кто-то все-таки слушал приговор. Даже удивительно, — бросил Курт.

Помощник промолчал. Он с явным усилием заставлял себя смотреть на происходящее на помосте. Огонь уже вскарабкался на самый верх дровяной кучи и как раз охватил ноги привязанной женщины. Она снова закричала. Теперь в ее голосе не осталось ни ярости, ни страха. Только боль. Особенно шустрый язык пламени дотянулся до подола рубахи, взметнулся вверх, и огонь охватил женщину почти целиком. Крик перешел в визг — тонкий, отчаянный. Поднимающийся в небо столб дыма стал темнее, над площадью поплыл тошнотворный запах горящей плоти, не имевший уже ничего общего с ароматом запеченного мяса.

— Пи-ирожки-и! — раздалось вдруг совсем рядом с майстером инквизитором. — Горячие пирожки! С яблоками, с капустой, с мясом!

Бруно передернуло. Курт обернулся, чтобы дать окорот зарвавшейся бабе, но торговка истолковала его движение неверно.

— Желаете пирожок, господин рыцарь? Берите, не пожале...

Она осеклась, наткнувшись на бешеный взгляд инквизитора, пискнула и растворилась в толпе.

Через несколько секунд развеселое «Пи-ирожки-и-и!» раздалось где-то справа; в сочетании с криками ведьмы и гомоном толпы сей призыв звучал сущей издевкой. Курту казалось, что зрители пьют чужие мучения как вино, захлебываясь и причмокивая.