Начиная с пятнадцатого дня, он заметил в ее поведении перемены. Визит в Кольберг, зашла в церковь. Недостаток слежки в одиночку — невозможно разорваться на части. Достоинство распахнутых дверей небольшого Храма Божьего — внутрь можно и не заходить, и так все прекрасно видно. Она поставила несколько свечей и ушла. Почему? Проверялась от слежки? Сигнализировала кому-то?

На мгновение он пожалел, что не потребовал от фон Бока журнал наблюдений за предшествующее время.

Новая странность — дважды за два дня останавливалась в яблочном саду вблизи дюн Кольбергер-Дип.

Что-то в этом было… Хотя она могла просто наслаждаться ароматом цветущих яблонь.

На девятнадцатый день слежки, прибыл второй агент. Замызганный грязью четырех земель, которые ему довелось пересечь, боец зондергруппы в штатском платье был голоден, грязен и измотан до предела, но вначале хотел выдать информацию, и только после жестких уговоров и следователя и фрау Райхенберг вначале отдал должноетазу превосходной похлебки, с торчащим в середине айсбергом здоровенным куском вареного мяса. Диаметр таза — не менее фута. Вес куска — не менее трем марок. Зондер съедает все, запив целой канной превосходного пива. Посетители громко аплодировали едоку, фрау смотрела на заснувшего молодца влюблено. Вдовые фрау в возрасте вообще смотрят влюблено на молодых людей, а если уж те съедают их суп целыми тазами…

Следователь выиграл так целый день, пока зондер отсыпался. В принципе, он уже знал, что тот скажет.

— Это точно он. Третьего дня был в Люнебурге, шел на юг. Или на Магдебург или на Брауншвейг. Эта тенденция уже тревожит — в Эрфурте был налет неизвестных на нашу явку. Там был пункт связи и обмена с охотниками. Два связных убиты, явка очищена от всего, что там было. Руководство считает, что вы ошиблись и ваша уверенность, что Шульте вернется к жене безосновательно. Вот…

На стол лег листок пергамента. Четкие буквы складывались в однозначный текст, который при всем желании нельзя рассмотреть двояко: «Я сообщу, когда придет подтверждение. Будь готов уехать в любой момент». И тайный символ в качестве подписи — известный только узкому кругу лиц. Все-таки полной уверенности в четкой идентификации цели у руководства не было… Следователь долго шлифовал лист куском пемзы, стирая текст, а потом написал свой ответ. В отличие от адресата, он был уверен.

Двадцать третий день. Новое изменение — на лавку, где Мария сидела в яблочном саду, подсела женщина. Вроде бы ничего удивительного — это была хозяйка дома, где Мария снимала комнату, но с другой стороны… Он мигом сделал стойку, как собака на охоте, и тихонько прокрался к ним. Далеко не подошел — заметили бы. Но с места, где ему удалось встать, можно было наблюдать артикуляцию говоривших:

— … дом придется продать, милая, стара я уже. Внук в город зовет.

— Как же так!

— Да и дом-то обветшал, снести придется… Ты уж подыщи новое жильё…

Обычный разговор, ничего интересного. Но после него, следователь увидел нечто необычное. Такое, что остается в памяти надолго — Мария Шульте после разговора, сердечно распрощавшись с «тетёй Сабриной» ушла в дюны Кольбергер-Дип и долго сидела на песке, рассматривая ленивые волны. А потом — он не поверил своим глазам — она улыбнулась и рассмеялась.Он чуть с дюны не кувыркнулся, при виде счастливой Марии Шульте. При виде того, как она радостно вертит на пальце кольцо. Целует его.

Нужный день близок — вот что он понял в тот момент. Единственно, о чем он сожалел — что момент счастья этой женщины будет так недолог…

Дома он достал свою сумку, разобранную едва ли на треть содержимого. Достал деревянный ящик, заботливо провел кончиками пальцев по полированной поверхности крышки, щелкнул замочком… Внутри, завернутая в алый бархат лежала финальная часть его расследования, которая при первом взгляде походила на кощунственный крест… А на второй взгляд, он всегда вспоминал стрекоз, которых он любил ловить в детстве. Детство быстро прошло, а вот воспоминания — остались.

Он провел ночь, грезя своими воспоминаниями. Как всегда, он думал, что таким образом очищается, перед решающим ударом. Как всегда, он крепко подозревал, что занимается самообманом. Привычка, или традиция? Не все ли равно…

Gaudet patientia duris. Он уже знал, где встретит свою цель. Совсем близко от Кольбергер-Дип, в низине, где разлилось бесформенное озеро Камперзее, соединенное с морем короткой протокой. Во время ливней или бурь оно превращалось в морской залив, потом мелело и так — с сотворения времен.

С сумкой наперевес, он вышел из комнаты, где прожил почти месяц и, не удержавшись, прошел по улице так, чтобы быть максимально близко к окну её комнаты. Чутьё его не подвело — он что-то навевала.

Aut non tentaris, aut perfice. Иногда он ненавидел латынь. Главным образом потому, что проклятые римляне умудрились отливать во фразах те неясные чувства, что рождали его воспаленные адреналином чувства.

Нужный дом. Дверь, трещины, неструганные доски вкривь и вкось. Три удара в дверь. Два. Раз. Еще три. Простые шифры самые ненадежные, но наиболее запоминаются. Дверь медленно со скрипом отъезжает, царапая половицы, на пороге — мужик в одних штанах, в глазах — страх и затаенная злоба. Не дав сказать ни слова, протянуть руку так быстро, что тот отшатывается, смешно прикрывая живот. В кулаке зажат лист пергамента, сложенный треугольником.