А я... смеялась. И злилась на себя за это.

На следующий день он приготовил ужин. Сам.

Принёс со двора плоды личи, заварил лунный чай с кристалликами персика и подал в фарфоровых чашах с золотыми драконами.

— Сегодня ты не шпион. Сегодня ты просто гостья.

Я ответила что-то остроумное, но глаза не могли отвести от его рук. От его лица.

И в груди снова зашевелилось то самое — тепло, знакомое и чужое одновременно.

Сначала я думала, что это просто вежливость.

Потом — что забота.

Но к вечеру второго дня стало ясно: Юнчжи вёл осаду.

Он буквально не отходил от меня ни на шаг.

— Никки, может вместе пройдёмся на рынок?

— Сегодня в парке будет выступление танцовщиц из Хэйлун — редкость. Я достал билеты.

— Я нашёл новое место, где готовят лучшие в Империи пирожки с лотосом. Только не пробуй без меня!

Каждая мелочь превращалась в повод провести ещё чуть-чуть времени со мной.

Я вставала — он уже предлагал завтрак.

Я выходила — он уже держал зонт.

Я возвращалась — на подоконнике уже стояла заварка редкого янтарного улуна, с которой "надо начинать разговор о смысле бытия".

И ещё — разговоры.

Он говорил со мной бесконечно.

Сначала о мелочах: рецепты, уличные сказания, философия Пяти Осьминогов (я до сих пор не уверена, что это не его выдумка).

Потом — глубже: про старшего брата, которого он никогда не смог превзойти. Про свою мечту — уйти однажды в горы и преподавать боевое дыхание детям.

— Хочется тишины. И тех, кто слушает не только ушами, — говорил он, глядя мне в глаза так, что у меня сводило живот.

А вечера… вечера он устраивал будто тайные свидания, и не спрашивал, хочу ли я этого.

Однажды я вошла в дом и обнаружила, что все фонари заменены на бумажные светильники с сакурой, а по полу тянется дорожка из лепестков.

— Сегодня день спокойствия сердца, — сказал он с мягкой улыбкой. — Традиция — ужин при лунном свете. Я хочу, чтобы ты это почувствовала.

Он подал еду сам, не подпуская слуг.

Медленно, с ритуальной точностью, как будто подавал не рис и рыбу, а какую-то священную истину.

И потом — разговор. Всегда разговор.

Я пыталась удержать расстояние, но между этими разговорами о детстве, между его прикосновениями к чашке, когда он передавал мне чай, и между взглядом, который он клал поверх моих плеч как невесомый шарф… я терялась.

Я не знала — играет ли он.

Или я уже больше не играю.

Он не задавал вопросов о моей работе. Не спрашивал о моём беспокойстве. Но взглядом всё говорил.

И это — раздражало.

Я не просила его лезть в душу. Не звала в эти прогулки.

Но каждый вечер он обволакивал меня как шёлковый туман: красиво, незаметно, неотвязно.

На третий день он нарочно задержал меня у старой беседки с видом на озеро.

Он не просто хотел провести время — он хотел остановить меня.

— Знаешь, Никки, — сказал он, глядя на темнеющее небо, — есть в тебе что-то, что нельзя не замечать.

Я промолчала. Потому что если бы сказала хоть слово — это что-то прорвалось бы наружу.

Но внутри я знала: я не могу ему верить.

Не сейчас. Не здесь.

Не с тем, что я знаю.

И не с тем, что готова сделать.

Потому что даже если он невиновен — он отвлекает меня от главного.

А главное — торги через три дня.

И они могут стоить мне жизни.

А может — свободы.

На третий день — он снова пригласил меня гулять.

— На крыше старого театра можно смотреть звёзды. Я нашёл путь, чтобы забраться.

Мы сидели там, под ночным небом, укрывшись от ветра, и говорили о снах. Он рассказал, что ему снится, будто он идёт по мосту из бумаги — и под ним только облака.