Адмирал Курто де ла Поз приходился дядей Денизе де Ласси де Лассаль. Немногие из светских знакомых до такой степени восхищали Полетту, как он. Адмирал был человек благовоспитанный, с изысканными манерами, очень шикарный, подтянутый, в английском духе, с холёными бакенбардами. В качестве представителя Франции он присутствовал на больших манёврах морского флота в Англии, и королева Виктория сказала, что находит его обаятельным. В журнале «Тетлер» приводились эти её слова.

И Полетта тревожилась, — как быть? Нельзя же посадить адмирала рядом с собой по левую руку, а директора лицея — по правую. Директор — самый заурядный человек, да ещё такой неопрятный, от него дурно пахнет… Надо что-то придумать. Госпожа Лотье, жена преподавателя математики, — довольно мила и ещё молодая, но как одевается! Просто ужас!

Полетта была в великолепном настроении и полна ко всем снисходительности. Среди своих размышлений о правилах светской жизни она вдруг вспомнила, что через три дня именины её матери; она открыла позолоченную деревянную шкатулку, предназначенную для всякой всячины, порылась в ней, перебирая разрисованные меню званых обедов, бальные записные книжечки, фотографии и, найдя, наконец, почтовую открытку с картинкой, отложила её. Будь у неё в спальне чернила, она тотчас же вывела бы старательным детским почерком, каким писала ещё в пансионе: «С днём ангела! Полетта». Но в чернильнице высохли чернила. Полетта взяла из пудреницы пуховку и встряхнула её. В воздух взлетело и растаяло белое облачко. «Так о чём я думала? Ах, да, адмирал…»

Словом, она была в чудесном настроении, кстати и муж должен был вернуться только через час, не раньше, — после лицея он всегда заходил в кафе…

И вдруг дверь распахнулась, как в театральных пьесах, где муж застаёт жену с любовником, и вошёл Пьер.

Но что с ним? Никто ещё и никогда таким его не видел.

Бледный, растерянный… Галстук съехал набок, одна манжета совсем вылезла из рукава.

Полетта замерла, держа в руке пуховку. Оба молчали.

— Что случилось, друг мой? — спросила, наконец, Полетта.

Пьер взглянул на жену и тяжело вздохнул. Потом обвёл глазами все эти стульчики и пуфы. Какие розовые! Неподходящая декорация для той сцены, какая сейчас произойдёт. Он устало опустился в низкое широкое кресло.

— Полетта, — сказал он, — мне надо серьёзно поговорить с тобой.

Она посмотрела на него более внимательно. Как он расстроен, прямо лица на нём нет! И безотчётно, словно у неё совесть была нечиста, она воскликнула:

— Господи, да что я тебе сделала?

Нелепые слова, но неожиданно этот возглас растрогал Пьера Меркадье. Вспомнилось прошлое, вся их семейная жизнь, и он подумал, что, может быть, совсем неверно судил о жене. Не такая уж она плохая и не такая уж глупая. И вдруг он разрыдался.

Полетту это потрясло, она ещё никогда не видела мужа плачущим. Пьер был старше её на десять лет и всегда смотрел на неё, как на девочку, даже когда они ссорились. Никогда он не мог бы так расчувствоваться при ней, значит, случилось что-то страшное. За десять лет совместной жизни, если у него и бывали минуты слабости душевной, жена об этом ничего не знала. Да разве он мог бы найти в ней поддержку? Разве жене не были чужды все его заботы? Смерть ребёнка не сблизила их. Отчего же вдруг произошло такое чудо?

По правде сказать, Полетта никак этого не ждала. Она нисколько не страдала от наступившего меж ними охлаждения. Но раз пришла такая минута, она не могла остаться равнодушной. Она, не раздумывая, подчинилась извечному материнскому инстинкту женщины. И незнакомое прежде чувство жалости к этому человеку, с которым была связана её жизнь, оказалось тем сильнее, что в первую секунду её охватила тревога и за себя самоё. Как бы то ни было, она выронила пуховку и, бросившись к Пьеру, крепко обняла его и прижала к груди его голову.

Подняв смятенный, взволнованный взгляд, он видел сквозь слёзы в полумраке этого розового грота у самых своих глаз прекрасные округлые руки перламутровой белизны, вдыхал запах духов Герлена, которые она нечаянно пролила на себя, и с короткими всхлипываниями ласково тёрся своей мягкой бородкой о её лифчик.

«Господи боже, да ведь это единственная счастливая минута за всю нашу жизнь». От такой мысли в душе Пьера возрастало отчаяние и сознание своей вины, толкнувшее его в тот день к жене, когда он вышел после уроков из лицея. Он заговорил:

— Я не мог… Нынче утром за завтраком развернул газету и в хронике…

— Так вот почему ты ничего не ел?..

Это восклицание растрогало Пьера больше всего. Значит, жена втихомолку беспокоится за него, считает, сколько гренок он съел за утренним кофе. Она ничего не говорит, но, оказывается, замечает, что у мужа нет аппетита. Ах, как он ошибался, как несправедливо судил о их жизни! А он-то, что он натворил тайком от жены, что натворил! Пьеру и в голову не приходило, что это прислуга, убирая со стола, сказала Полетте: «А барин-то нынче утром ничего не ел!»…