— Погляди, Милунчик, — говорила бабушка, — вот это папа твоего дедуси. Он ездил на охоту на слоне. Он носил пробковый шлем, нагие туземцы бросали ему под ноги цветы. Он был добрый и могущественный правитель. Своего сына, то есть твоего дедусю, он воспитал в страхе божием. Женщины любили его; всех мужчин в нашем роду любили женщины, и тебя тоже, Милунчик, будут любить, когда ты вырастешь большой и будешь охотиться на тигров и ездить на слоне. Перестань, Милунчик, не гримасничай и не грызи ногти, а не то женщины не будут тебя любить… Да и боженька тебя накажет, он ведь всё видит, что ты за моей спиной делаешь… И пресвятая дева видит… Надо быть чистеньким, Милунчик, пресвятая дева не любит грязнуль. Женщины будут тебя любить, но уж если ты не понравишься пресвятой деве, то плохо дело, всё пропадёт… Не грызи ногти, Милунчик! Женщины будут тебя любить, потому что ты родился осенью, а осенние дети зачаты с новогодней силой…

Вокруг бабушки были бронзовые крабы, подсвечники в виде ибисов, розы из саксонского фарфора, маргаритки из венецианского стекла, портреты дам с распущенными волосами, собранными в чёрную сетку. Вокруг бабушки были битвы слонов и тигров, трубадуры с лютнями и внимающие им владетельницы замков, пресвятые девы, одетые в гранатовый бархат, с целым снопом золотых лилий в руках.

И бабушка не только закармливала маленького Паскаля сливочным кремом и таявшими во рту марципанами, она наделяла его особым подарком — он уносил из её дома в детском своём воображении первое представление о мире — волшебном и благоуханном мире, над которым бдит истерзанный, окровавленный бог, о мире, где химера превращается в кошку, о мире наместников и пастушек, фантастическом мире, где в парчовом небе летают золотые аисты.

Среди многоруких идолов Индии, китайских лотосов, цветущих на лакированных ширмах, — старуха, затянутая в корсет с изогнутой планшеткой, с распухшим в преклонные годы носом, в домашнем бумазейном платье малинового цвета, прикрыв тяжёлыми веками глаза, твердила, как колдовское предсказание будущего: «Женщины будут тебя любить, Милунчик, женщины будут тебя любить!»

В окно вливался аромат акаций.

IV

С юных лет в душе Пьера Меркадье жило суеверное преклонение перед биржей. И вовсе не потому, что он был таким уж корыстным существом. Но о чём говорили у них в доме в те смутные дни? Только о бирже. Фондовая биржа была барометром социальной устойчивости. Началась на бирже паника — кончено, прощайте, милые сердцу прочные доходы. И у Пьера Меркадье выработалась привычка, развёртывая газету, прежде всего просматривать биржевые курсы ценных бумаг. Статейкам газетчиков верить нельзя, — сплошное враньё. Цифры — вот где правда. Правда денег. Тут уж обмануться невозможно.

Преподавателя истории Пьера Меркадье очень заинтересовала фигура шотландца Ло, как известно, придумавшего бумажные деньги, но, разумеется, не предвидевшего, к чему они приведут. Работая над своим исследованием о Стюартах, Пьер набросал на бумаге и несколько мыслей об этом великом финансисте. Немного позднее он возвратился к своему наброску, нашёл, что высказанные там идеи оригинальны, но выражены поверхностно. Всё же он извлёк из своих записей довольно сумбурную статью, и она была напечатана в учёном журнале.

«Надо будет ещё вернуться к этой теме», — думал Пьер, читая своё произведение. В восьмидесятые годы для того, чтобы преподавать историю в средней школе или даже с профессорской кафедры, совсем не требовалось изучать политическую экономию. Движущими силами исторического процесса, по своему усмотрению, объявляли то борьбу духа открытий и прогресса с косностью и ретроградством, то саморазвитие науки или же эволюцию идей… А деньги тут были ни при чём, они относились к области загадок, в которой Пьер Меркадье мог беспрепятственно упражнять свою фантазию. И он с увлечением предался этому занятию, строил свои собственные теории о колдовской власти денег, основанные на доводах неустойчивых и расплывчатых, как горы облаков в небе, и с лёгкостью заменял их другими фантастическими домыслами…

Например… Впрочем, примеры — плохое доказательство. А вот нищета народная, за которую историки упрекали то монарха, то правительство, как с ней быть? Июльская монархия провозгласила девиз: «Обогащайтесь!» Неплохой принцип! Беда только в том, что, стремясь его осуществить, Франция обеднела. Ложная мораль философов, рабски скопированная у попов, считает деньги причиной всех зол. Совершеннейшая глупость, опровергаемая фактами.

Итак, молодой учитель истории с юности проникся чувством почтения к деньгам, но деньги отнюдь не стали для него смыслом жизни. Преподавательская деятельность не могла увлечь его на путь наживы. Но ведь существовала биржа. И даже не одна, а много бирж. Нельзя сказать с уверенностью, что в его любви к живописи не таилась склонность к спекуляции, некоторая надежда на возможные барыши. Полотна Клода Моне, несомненно, представляли собою будущие ценности.

«Надо идти в ногу со временем», — постоянно говорил он, хотя сам и не всегда «шёл в ногу». Так, например… газовому освещению он предпочитал керосиновые лампы и мог прочесть целую лекцию на эту тему. Любимая его поговорка: «Надо идти в ногу со временем», просто-напросто оправдывала известное сластолюбие, копошившееся в душе этого честного чиновника, неутолённую жажду риска, которая, не находя себе выхода в размеренной жизни, стремилась к волнующим случайностям спекуляции. О, разумеется, Пьер Меркадье спекулировал очень осторожно, по крайней мере вначале… Спекуляция под прикрытием любви к искусству стала приедаться. А кроме того, всякий раз как он покупал картину, жена поднимала крик. Тогда Пьер Меркадье принялся за азартную игру в чистом виде. Быть может, при других обстоятельствах он пристрастился бы к рулетке. Но при его образе жизни доступнее всего была самая абстрактная, самая обнажённая из всех азартных игр — биржевая спекуляция. Чего проще? Дать распоряжение маклеру. Выжидать. Следить за курсом ценных бумаг. А ведь он всё равно и раньше следил за ним каждый день. Теперь же чтение газеты приобрело особый смысл, известный лишь ему одному, ведь Пьер не посвящал домашних в свои финансовые операции. Да, впрочем, Полетта ничего бы в них и не поняла. Итак, по утрам, завтракая перед уходом в лицей тартинками и кофе с молоком, Пьер с невинным видом читал газету. А на самом деле он под носом Полетты вёл азартную игру, настоящую азартную игру.

Я уже говорил: играл он осторожно, рисковал небольшими суммами, покупал надёжные акции. А оттого, что скрывал свою игру, получал вдвое больше удовольствия. Приятно было надувать Полетту — ведь он больше не любил её. Уж лучше тайком спекулировать, чем заводить любовницу, верно? Игра — более тонкое, более изысканное наслаждение. И приятно также сознавать, что ты идёшь в ногу со временем. Джон Ло не предвидел, какие последствия повлечёт за собою введение бумажных денег, но именно эти последствия, начавшиеся крахом первого банка на улице Кенкампуа, преобразили мир.