Пьер ни на минуту не заподозрил, что у его собеседника предосудительные отношения с госпожой де Понтарлье, особой довольно зрелого возраста, хотя и прекрасно сохранившейся. Тревильен недовольно пробормотал что-то, отодвигая поданные фужеры.

— Лучше бы вы стаканы подали, — сказал он лакею, державшему бутылку, обёрнутую салфеткой, и повернулся к Пьеру: — Терпеть не могу, когда шампанское подают, словно что-то необыкновенное. Мне больше нравится пить его из стаканов… Ну ещё в бокалах, туда-сюда, сойдёт. Это очень вульгарно, но чокнемся, — хотите? Как извозчики!

Пьер улыбнулся. Они чокнулись. Шампанское и в самом деле было тепловатое, а всё нетерпение, спешка…

— Мосье… Меркадье — правильно?.. Знаете, я часто задаюсь вопросом, когда бываю в казино… Как случилось, что вот эта женщина или вон тот мужчина начали играть? Ведь они, несомненно, славные французские буржуа, у них есть семья, висячая лампа, буфет в стиле Генриха II… Такие почтенные, усатые господа… с таким симпатичным лиловым знаком отличия в петлице… и ногти острижены коротко, коротко… Женщины… Ну это ещё можно понять… У женщин такая нервная натура… и потом, знаете ли, это их женское устройство… Я не шокирую вас?.. А вы не задаётесь иной раз таким вопросом?

— Ну, конечно… Даже увлекался этой игрой: старался представить себе их жизнь, их окружение… Есть среди них такие, что прибегают на пять минут и сейчас же возвращаются к себе домой, в столовую или в кабинет, к лампе под зелёным абажуром… А других карты совсем поработили, эти уж безнадёжные… покатились по наклонной плоскости…

— О-о! Я знал, я знал, что вы это понимаете! Может быть, вы немножко… писатель? Романист?

Пьер хотел было запротестовать, но вспомнил о Джоне Ло и опять улыбнулся: не совсем романист… это несколько неточно, но…

— Да, я немножко писатель, как вы говорите.

У англичанина сразу сделался такой довольный вид, как будто это обстоятельство решительно всё меняло и было ему чрезвычайно приятно.

— Дело в том… ну вы же сами понимаете, в игре есть сама игра и есть деньги… Некоторые играют только ради денег. Но деньги всё путают, положительно всё… Деньги — это нечто скотское. Я-то вполне могу это сказать… потому что для меня деньги роли не играют… Я вовсе не хочу хвастать, но ведь всем известно, что Тревильены… ведь я Тревильен из тех Тревильенов… Словом, тот самый Тревильен — единственный наследник… и понимаете… всем известно, что я ужасно богат, до нелепости богат… ну, и вполне можно понять, почему я играю… Во всяком случае, людям кажется, что они понимают…

Пьер Меркадье не имел ни малейшего представления, кто такие Тревильены. Но он не хотел этого показывать. Наверно, состоятельные люди, вот и всё.

— Но ведь даже когда играешь не ради денег, всё-таки играешь из-за денег. Не правда ли, деньги — большая сила!.. что-то непостижимое и ужасное, могущественное… Я всегда думал: вот я родился в клетке с тиграми… и людям, у которых нет денег, я из-за своего непостижимого для них бесцеремонного обращения с тиграми, кажусь, конечно, противным, отвратительным… Не знаю, поймёте ли вы… Нет, несомненно поймёте, вы же писатель, романист!

— Уверяю вас…

— Don’t be silly! 20 Я никому не скажу, что вы пишете романы. А всё-таки, у нас, игроков, у всех есть нечто общее. Но почему-то игроки французы меня занимают больше… Англичан я лучше знаю… Может быть, французы интереснее тем, что у вас больше, чем у нас, людей из middle-class 21, которых… как это у вас говорится?.. которых укусил тарантул… Мне нравится это выражение…

Англичанин говорил по-французски ужасающе правильно, можно сказать, бесцветным языком, у которого не было ни английского акцента, ни французских интонаций. Пьеру Меркадье вдруг захотелось съязвить и, прервав собеседника, он сказал с деланным, дерзким смирением:

— Я, разумеется, бесконечно лучше, чем вы, представляю себе, что творится с маленькими людьми… из самого что ни есть среднего класса… А вот игроки из высших кругов мне менее знакомы…

— О-о! В самом деле?.. Но что же это я заболтался? Вероятно, партии уже давно составились… Поспешим, а не то мы запоздаем, мосье Меркадье!

Когда они подошли к казино, перед подъездом остановилась упряжка белых мулов Видаль-бея, и он вышел из коляски.

— А вы знаете, что про него рассказывают? — шептал англичанин. — Говорят, он у себя на вилле, в Ментоне, замуровал свою жену, и ей просовывают пищу через маленькое отверстие — вот не больше этого…

Судя по сложенным в колечко пухлым пальцам отверстие и в самом деле было маленькое.

X

— Да неужели вы не понимаете, что мы на волосок от войны?

Полковник в волнении ходил взад и вперёд по комнате. На его типичной фигуре кавалериста плохо сидел фрак, который он надел, скрепя сердце, седые закрученные кверху усы резко выделялись на багровом лице — после обеда у него всегда кровь приливала к голове. Когда от нервного тика у него в минуты возбуждения передёргивалось лицо, его отвисшая нижняя губа казалась ещё толще и уродливее. Господин Меркадье просто ужасал его: можно, конечно, при желании, не читать газет, но уж не в такой степени! Как! Не знать, что такое Фашода, когда там стоят друг против друга Китченер и Маршан, и решительно все волнуются, ждут: выдержит правительство удар или не выдержит, и можно ли ещё будет завтра смотреть на себя в зеркало, не испытывая желания швырнуть в собственную физиономию галстук, который ты завязываешь?.. Как вы можете доверять Делькассе? Ведь он продался англичанам, разве не знаете? Ах, чёрт их дери, передери!