Впрочем, госпожа д’Амберьо должна была приехать не раньше четверга или пятницы. Пьер Меркадье вздохнул с облегчением: впереди ещё несколько приятных дней. Он, конечно, ни за что на свете не выразил бы неудовольствия по поводу приезда тёщи. Он знал, как дядюшка Паскаль любит свою сестру. Конечно, из-за Полетты он не стал бы сдерживать себя. Впрочем, пусть себе Поллета возится со своей мамашей. Может быть, даже лучше, что сюда приезжает тёща. Бланш… На госпоже Пейерон было нечто вроде белого накрахмаленного облака, вышитого чёрными горошинами. А какая у неё улыбка, какая непринуждённая любезность! Очаровательная женщина!

Она сказала ему: «Я хочу, чтоб вы познакомились с моим мужем… Надеюсь, вы оцените его… Он очень, очень достойный человек… Он сам пробил себе дорогу… Отнеситесь к нему дружески… Прошу вас! Обещаете? Решено!..»

Ганимед и Феррагюс, ставшие друзьями, смотрели на трапезу, сидя поодаль рядышком, как в театре. Жанна вела себя отвратительно, шумела, ёрзала на стуле, капризничала; ей приказали успокоиться и сидеть тихонько, иначе ей придётся кончать завтрак на кухне. Зато Паскаль играл в молчанку и переглядывался с Ивонной тайком от Сюзанны, а тайком от Ивонны — с Сюзанной.

Разговор шёл о соседних поместьях, о дядюшкиной родне — Шандаржанах, о прогулках, которые можно делать всем вместе, если нанимать в Бюлозе тарантас…

— А вы любите пикники, мадам? — спросила Полетта.

— Обожаю… Но, разумеется, не во всякой компании…

— А мне всё равно, — вставил Пейерон, — лишь бы было много народу и не перебили бы в дороге бутылок… Вот, знаете, в прошлом году мы были около Монлюэля…

За завтраком все были преисполнены дружелюбия. Граф де Сентвиль никому в мире не уступил бы своей обязанности заправлять салат. Он рассказал своей соседке нашумевшую в округе историю. Драма в горах… Герой — местный крестьянин, прекрасный охотник и красивый малый, пожалуй, слишком сухощавый: все горцы поджарые. А героиня — приезжая дама из Лиона, представьте. Она приехала в Бюлоз с больным мужем, которому врачи предписали подышать горным воздухом… Лечил его здесь доктор Моро; да-с, тот самый, который испугал «Жокея» своей машиной, своей пыхтелкой… О, врач он очень хороший… Как врача его можно только похвалить, но во всём прочем…

— Вы всегда так говорите, дядюшка, а это несправедливо! — возразила госпожа Меркадье и положила себе ещё один курчавый листик салата, на завитке которого блестели капельки уксуса.

В сердце Пьера Меркадье теснились самые противоречивые чувства. Что-то пело в его душе, и песня эта наполняла знойный летний воздух.

— Ну, а что же драма? — спросила Бланш Пейерон. — Эрнест, будь осторожнее, ты же хорошо знаешь, что тебе нельзя пить вино в такую жару.

— Драма?.. Ах, да!.. На чём я остановился?.. Упомянул, кажется, о докторе Моро.

— Говорят, он тут строит санаторий, — перебил рассказчика Пейерон, не замечая, что лицо господина де Сентвиля досадливо сморщилось. — Понаедут к вам сюда эти слабогрудые… (Он не хотел произнести неприятное слово «чахоточные».)

Разумеется, с каждым годом их приезжает всё больше. Но Сентвиль-то во всяком случае далеко от деревни, да ещё защищён собственным парком, так что не скоро его заплюют больные чахоткой. Ну-с, обратимся к драме.

— Свидания происходили в чудотворной часовне… Знаете, там на горе… в лесной чаще… в ущелье. Вы там ещё не бывали? Никто ничего не подозревал… Такое суровое место… Туда богомольцы ходят пить воду из родника… А в часовне — статуя пресвятой девы… Словом, всё что полагается… Охотник приходил со своим ружьём… У него была собака. Рыжий сеттер… Отличная собака! Разумеется, слабогрудый муж не мог карабкаться на такую кручу…

Крошечный белый лев вдруг залился яростным лаем, решив привлечь к себе всеобщее внимание. Обеим собакам бросили костей. Феррагюс подхватил свою добычу и понёс её подальше, в тень, удаляясь широким неторопливым шагом, словно хищный зверь в тропиках, несущий своим детёнышам кусок человеческого мяса.

В сущности, что за человек этот Эрнест Пейерон? Прежде всего, он вульгарный… Стоит только посмотреть, как он держит нож… Полетта судила о нём именно по его неумению изящно кушать и пить, да ещё по грубой манере вытирать усы, которые он называл «молодецкими», — скажите на милость! Но Пьер умел не обращать внимания на такие мелочи. Ему важно было понять, что соединяло этих двух совершенно разных людей. Госпожа Пейерон такая утончённая женщина… Верно, дочь связывает. Сюзанне лет тринадцать — четырнадцать… Мать, значит, очень рано вышла замуж, совсем ещё девочкой. Как же это произошло? Ему тогда было, очевидно, года тридцать три — тридцать четыре. Неподходящая пара.

— Невольно напрашивается мысль, что священник знал об этих тайных встречах… Во всяком случае, мог подозревать. Может быть, он рассчитывал, что в таком святом месте дело до греха не дойдёт. Кто их знает, этих духовных особ, что им иной раз взбредёт в голову. Вот, например, наш родственник, почтенный епископ, — правда, Полетта? О, я очень его уважаю, но у него бывают странные мысли, прямо надо сказать — странные!..

— Кое-что ихнему брату в голову ударяет! — игриво подмигнув, заметил Пейерон.

Сразу за столом почувствовался холодок. К счастью, тут подали козий сыр; это отвлекло от шуточки хозяина. А рассказ о драме в горах что-то затягивался: беднягу графа то и дело прерывали. Бланш так мило положила узкую ладонь на его запястье и сказала:

— Продолжайте, я вас слушаю…

Какая деликатная женщина. Сколько у неё такта.

Полетта думала о том, что, не будь в языке госпожи Пейерон кое-каких шероховатостей (вероятно, тут сказывалось влияние мужа), её вполне можно было бы принять за светскую даму. В общем, она нравилась Полетте, очень нравилась. И для провинциалки была одета недурно.