Понизив голос, Паскаль ответил:

— Пойдём, я тебе объясню… Нет, на сеновал не надо…

Он повёл её в парк, дальше того места, где был родник, — туда, где месяц тому назад, в первый день своего приезда в Сентвиль, он ножом вырезал на дереве слово. Уголок был тенистый, чуть сыроватый, очень уютный, только цветов теперь в нём стало меньше.

Бывают такие обстоятельства, что, кажется, объяснить их очень легко. А попробуй, подбери слова… В особенности если не хочешь подводить отца… Паскаль довольно смутно представлял себе, что же, собственно, произошло. Впрочем, он и боялся слишком ясно представить это себе. Стыдливость положила предел любопытству. Он знал, что папа и мама поссорились, но как сказать об этом Ивонне? А без этой существенной подробности история получилась весьма запутанной.

— Тебя не поймёшь, Паскаль. Ты теперь сам стал вроде уах-уах… Ну, какие там у тебя тайны?

Ивонна, конечно, пообещала выполнить все его требования. Держать язык за зубами. Но даже и после этого он от страха и смущения обливался потом. Из его намёков выходило, что семейство Меркадье по неизвестной причине поссорилось с Пейеронами.

— А мадам Пейерон говорит, что она ничего тут не может понять.

— Ах, оставь, пожалуйста! Не хватает ещё, чтобы ты сплетничать начала.

— Ну и дурак ты! Значит, будем видеться тайком…

Ивонна пришла в восторг: Паскаль больше не станет разговаривать с Сюзанной, а с Ивонной будет встречаться в парке, и теперь они вдвоём убегут от всех на гору.

— Вот здорово! А только как же объяснить Сюзанне, где я пропадаю по нескольку часов?

И оба долго ломали себе голову, как преодолеть это препятствие.

— Вот глупые мы! А летние-то уроки!

Мысль удачная. Решили, что Ивонну охватит неистовое стремление трудиться и выполнить всё, что задано на каникулы, а для этого ей надо работать одной, где-нибудь в сторонке, чтобы никто не мешал.

Ивонна захлопала в ладоши.

— Как ты заиграешь Шопена, я уж буду знать: пора идти к тебе… — сказал Паскаль. — Я издали услышу. А ты играй и помни, что нарочно для меня играешь.

Боже мой, как всё это было романтично! От избытка чувств Ивонна скорчила ужаснейшую гримасу. Паскаль ринулся к ней, чтоб её наказать. Они упали на землю и покатились по траве и мокрым листьям.

В самом деле госпожа Пейерон ничего не могла понять. Дня два она ещё как-то объясняла себе нежданную перемену. Но когда муж уехал, она встревожилась — уж очень странным показалось ей и затворничество Полетты Меркадье и бесконечные одинокие прогулки Пьера, с рассветом уходившего из дому. А тут ещё и дети, по-видимому, перессорились между собой…

«Он дуется, — подумала она. — Ну и пусть, ему же хуже. А его жена? Не могу же я бегать за ними». Сюзанна то плакала, то смеялась из-за всяких пустяков. Но смеялась она каким-то взрослым, истерическим смехом, который неприятно было слышать. Она всячески показывала, что не желает разговаривать с Паскалем. Однако глаза у неё постоянно были красные. Потом её вдруг обуяла страстная любовь к матери, — симптом совсем уж тревожный.

Ивонна то и дело куда-то убегала. Якобы, решать задачки. Впрочем, Сюзанна её не удерживала. Она читала книги, вертелась около матери. Замок как будто опустел в самый разгар лета. Не видно было даже маленькой Жанны…

— Так он, значит, тебя убедил? Ты поддалась на удочку? — спрашивала у дочери госпожа д’Амберьо. — Раз они перестали друг с другом разговаривать, так ты и поверила, что он тебе не изменяет? Нет, право, как это меня угораздило произвести на свет такую простофилю? Счастливчик твой супруг, повезло ему. А вот если б на меня нарвался…

По правде сказать, Полетта поверила мужу лишь наполовину. Но, по некоторым соображениям, она делала вид, что верит ему вполне: благодаря этому её победа становилась более полной. Подозрения матери раздражали её.

— Перестань, мама, — говорила она. — Мне, слава богу, не пятнадцать лет…

Пьер теперь пропадал целыми днями. Он принял условия, продиктованные Полеттой, но ведь он не обещал ей занимать разговорами старуху, как он называл непочтительно свою тёщу. За завтраком он читал газету, пропуская мимо ушей замечания госпожи д’Амберьо. Не дожидаясь сладкого, вставал из-за стола и, свистнув Феррагюса, уходил. И ни с кем не разговаривал…

Особенно досадна была эта история господину де Сентвилю. От него не требовали, чтобы он не разговаривал со своими квартирантами, — он ведь брал с них деньги, следовательно… Но его сестра, притаившись за ставнями, зорко следила за тем, какой оборот принимает разговор. Старик что-то слишком долго беседует с Бланш Пейерон.

Да, господин де Сентвиль находил эту историю нелепой. Он теперь не хозяин в собственном доме. Атмосфера создалась для него невыносимая. Старик ворчал, злился, опять у него начались боли. Он вызвал доктора Моро. Госпожа д’Амберьо заявила, что стыдно ему вечно возиться с докторами. Он здоров как бык. Уж если кому и надо посоветоваться с врачом, так это не брату, а ей.

— Хочешь я попрошу доктора Моро ещё раз приехать?

Тут поднялся крик. Кого, кого? Доктора Моро? Да разве я похожа на чахоточную? Форменная чепуха!