Они говорили вполголоса, трепеща от чувства опасности. Разве не безумие заниматься любовью здесь, в замке. Пусть в этой опочивальне толстые стены, но ведь из неё всё-таки придётся выйти. Бланш заперлась у себя под предлогом жестокой мигрени, но разве горничная не разговаривала сейчас с нею через дверь? А что, если в предвечерней мёртвой тишине она слышала их невнятный шёпот? А ведь кругом столько народу! Какой будет скандал!..

— Ну и пусть! — сказала Бланш. — Я уж больше не могла терпеть. Куда это годится в наши годы отдаваться друг другу где-нибудь в поле, на камнях? Или, может быть, поехать в Бюлоз и снять номер в гостинице?.. Вот была бы сенсация!.. Словом, у нас не было выхода…

Впрочем, им нравилось сознание опасности, нелепое безрассудство их сумасшедшего увлечения. Да ещё кругом было всё это средневековье — обстановка, вполне подходящая для любовного приключения владетельницы замка и трувера; настоящий романс, правда глуповатый, правда, довольно избитый, но ведь в нём было то, чего не найдёшь в бронзовых статуэтках, украшающих каминные часы: два нагих тела, сплетающиеся в объятиях, жаждущие познать друг друга, равно уязвлённые необычайной страстью, которой ни он, ни она ещё ни разу не испытывали, даже когда предметом вожделения у него была юная женщина, а у неё — настоящий красавец; теперь же само их физическое несовершенство как будто усиливало взаимное влечение и близость, которой они обязаны были случаю, столкнувшему их (почему именно их, а не кого-нибудь другого?), наполняло обоих пьянящей радостью.

— Когда Эрнест заговорил о Сентвиле, я ему сказала: «Не поеду! Терпеть не могу всю эту угрюмую древность!» А знаешь, я бы всё равно в этом году завела себе любовника… Больше не было у меня никакого терпения… Пожалуйста, детка, не делай такую рожицу. Дурачок, ведь это ты стал моим любовником!.. Долгожданный, именно такой, о каком я мечтала. Да-да, милостивый государь, вот именно такой, несмотря на то, что вам сорок один год, и у вас борода, и вы делаете глупости…

— Зачем ты лжёшь? Я прекрасно знаю, какие были у тебя мечты…

— Ничего ты не знаешь… Так уж судьба решила, что моим любовником будешь ты, а не кто-нибудь другой. Правда, я не рисовала себе твоего образа — ни таким, какой ты есть, ни иным. Но ты вот не знаешь, что ты, пожалуй, последний мужчина старше меня годами, кого я могла полюбить. Погоди, не перебивай… Я хорошо знаю, что мне ещё далеко до старости, но ведь у меня уже большая дочка. Мне стыдно перед ней. И потом, знаешь ли, старость подкрадывается рано… Мужчины, которых я могла бы полюбить в свою девичью пору, с каждым годом приближаются к такому возрасту, когда их уже никто не может полюбить.

— Спасибо!

— Молчи, ты ничего не понимаешь! Ведь прежде всего старость приходит к женщине в облике того мужчины, который желает её… Да лежи ты спокойно, дурачок!.. Я же прекрасно видела вот эти складки, которые уже появляются у тебя на лице, — те, что идут от носа к уголкам рта, и вот эти морщинки под глазами… Молчи! Я же тебе велела молчать!.. Я их видела лучше, чем ты сам, и я люблю их, — ведь это моё лицо они бороздят, ведь это я начинаю умирать, потому что сердце у тебя не такое молодое, как прежде… и потому что…

Он впился поцелуем в её губы, не желая слушать её дольше. Она отбивалась, его пальцы запутались в её волосах, и она вскрикнула:

— Ой! Ты мне делаешь больно!..

Он смущённо стал извиняться. Наступило молчание, потом он спросил:

— Слушай, почему ты сказала Полетте: «Можете оставить себе своего бородача»? Мне обидно…

Она тихонько засмеялась, закрыв глаза.

— Я сердилась на тебя. От детей я узнала, какой у вас вышел скандал.

— От детей?

— Ну да. Твой сын всё рассказал девочкам… Словом, я знала о твоей ссоре с женой, знала о её дурацкой ревности…

— Не такой уж дурацкой.

— Тогда она была дурацкая. И не смей, пожалуйста, поминутно перебивать меня, а не то я тебя побью… Да вы ещё всем семейством поклялись со мной не разговаривать, — это уж курам на смех!.. Словом, я рассердилась.

— Это ещё не причина, чтобы называть меня «бородачом».

— Нет, ты сам посуди. Целую неделю вы разводили канитель. Вся прислуга смеялась. И как раз тогда я встретила на террасе Полетту. Я подошла к ней, хотела положить конец этой глупой ссоре. Думала, вот поговорю с ней по-хорошему, и она, может быть, поймёт…

— Нечего сказать, «по-хорошему» поговорила.

— Нет, право, я сначала говорила с ней любезно, ласково, ты даже представить себе не можешь… Но твоя жена… Сущая мерзавка… Так что ж ты от меня хочешь?..

— Оставь ты мою жену в покое. Разве она для нас помеха?

— Во-первых, перестань её защищать. Ведь в то время между мной и тобой ничего не было, ровно ничего. А как она мне ответила, ты бы послушал. Нахалка! Заговорила вдруг самым дерзким тоном, возвысила голос… Слышу, распространяется о каких-то моих интрижках с тобой… Но тут я уж не стерпела и говорю: «Можете оставить себе своего бородача, а всё равно, если ему захочется, он вам будет изменять».