Однако в душе Бонифаса жила надежда, что если искать, искать неутомимо, он коснётся в темноте холодной детской щеки или наткнётся на свернувшееся комочком тело заснувшей девочки. И поэтому, торопливо обшаривая всё вокруг, он очень осторожно ступал по земле своими большими ногами.

Двенадцатилетняя девочка, маленькая барышня. Однажды она прошла мимо него по дороге с молодым барчонком Паскалем и другой девочкой. Но которая же из двух барышень пропала? Впрочем, это не имеет значения. Бонифас держался весьма высокого мнения обо всех барышнях. Он верил, что в мире есть добро и красота, и любил их. И прежде всего он поклонялся юности, чистоте и добродетели. Мысль, что жизнь могла покинуть такое юное тело, возмущала его. И это не было сентиментальностью. Против смерти возмущалось его здоровье, его сила. Он не раз видел мертвецов. Однажды при нём на молодого парня, сына медника, проходившего мимо телеги, гружённой булыжниками, нечаянно опрокинули весь привезённый груз. Парня раздавило, череп у него раскололся надвое. Бонифас помогал вытаскивать тело из-под груды камней. «Страшное дело, — подумал Бонифас, — а страшнее всего ноги». Они были целёхоньки, молодые, крепкие, как у живого. Бонифас пытался это объяснить, но никто его не понял.

Он шёл по лесу наугад и ничего не видел вокруг, кроме сплошных чёрных зарослей, казавшихся в темноте невероятно высокими, и, чтобы разобраться, куда он попал, он трогал руками стволы деревьев, кору и мох, ощупью находил на земле всякие мелкие приметы — расколовшийся камень, сухие или гниющие еловые шишки, почти уже истлевшие листья, влажный перегной, говоривший о близости воды. Он думал: «Ну вот я около Малого ручья… Чудное дело, что же это я не могу найти Лиственничную прогалину… Ага, теперь я, значит, недалеко от Кабаньей расщелины…» У него было множество названий для каждой впадинки, каждой складки горы, как у любовника для платья любимой женщины, с которым у него связаны воспоминания, неведомые другим взорам и другим рукам.

Дойдя до кромки болота, он увидел вдали колыхавшиеся факелы — там бродили люди, искавшие Сюзанну. Голоса окликали её, пронизывая темноту. Бонифас стал на колени и помолился богу. «Господи, сделай так, чтобы я нашёл девочку, — чтобы я нашёл, а не другие. Только бы другие не нашли её».

Если девочка с этого края пошла через болото, она погибла. Тут не пробраться. Если в этом месте и есть проход, никто его не знает. Бонифас двинулся вдоль южного края болота. Раза три-четыре он пытался сделать несколько шагов по ненадёжной, зыбкой почве и чувствовал, как подаётся под ногами этот мягкий ковёр из мха и тины. В башмаки его налилась вода… Он отступил.

Внизу под деревьями ещё передвигались пляшущие огни факелов. Потом Бонифас поднялся выше, лес опять протянулся длинным тёмным бугром, и уже не стало видно этих далёких огней. Даже отзвуки громких криков уже совсем глухо долетали до него.

Бонифаса охватила ночная тьма, словно внезапные женские объятия. Он смутно чувствовал свою глубокую близость к природе, она была его сообщницей, всё готова была ему позволить, и он нисколько с ней не стеснялся.

На минутку он прилёг под деревом, чтобы поразмыслить. Почва тут была рыхлая — песок, смешанный с мелкими камешками, что редко бывает около болот. Бонифас погрузил в песок руку, перевернулся на живот и прижался щекой к влажному мху. Всё насыщено было таким привычным, милым сердцу запахом: пахло коралловыми сморчками, помётом давно пробежавших коз, сырой взрытой землёй, горой, лесной малиной. Бонифас раздувал ноздри своего широкого носа, тёрся головой о мох; в рот ему попало немного земли, он сжал губы, приняв этот поцелуй земли; в мозгу у него складывались неуклюжие мысли о мертвецах; земля набивается им в глаза, в уши и в рот, словно хочет напитать их.

И в эти недолгие минуты силы его окрепли, невероятно окрепли; раскинув по земле свои натруженные ноги, с рассвета не знавшие отдыха, он обрёл уверенность, что пропавшая барышня жива; биение собственного сердца в груди, прижимавшейся к земле, казалось ему прерывистым дыханием испуганной девочки, передававшимся через песок и мох. Он встал, ему вспоминались разные случаи, происходившие в пути со святыми, яркими красками намалёванные на четырёхугольных колоннах в его приходской церкви. Вот идёт, опираясь на посох, святой Рох с кровоточащей язвой на бедре, и его ведёт собака; вот бородатый Христофор переходит через реку, держа на плече божественного младенца.

Он подошёл к самому страшному месту на торфянике. В Бюлозе считали, что именно здесь утонул старший брат Мишеля. Бонифас принимал участие в его поисках. Даже самые храбрые не решились тогда забраться в эту чёрную топь, а ведь, может быть, между травами ещё виднелась макушка головы погибавшего парня и ещё можно было схватить его за волосы и вытащить… Бонифас невольно отошёл поближе к лесу. Неужели он струсил?

Долгие минуты, — а было это, вероятно, около полуночи, — зловещего часа, когда из зарослей папоротника выходят маленькие горные духи и собираются вокруг тех мест, где болото засосало неосторожных путников, — долгие минуты Бонифас колебался: его и притягивало болото и страшно было. Да что за нужда забираться в такое гиблое место? Если девочка зашла сюда — значит, конец. Упокой, господи, её душу. Но Бонифас верил также и в силу мужества, и особенно тогда верил, когда на него нападал страх. Он тихонько выругал себя: «Трус! Трус!» и крепким своим кулаком надавал себе тумаков. Он чувствовал, что его неодолимо тянет к болоту, и ничего не мог с собой поделать. Коварная топь даже на расстоянии засасывала его.

И вот он вступил в царство смерти. Вступил с угрюмой решимостью. Он хотел разом искупить все таинственные грехи, которые, по мнению людей, лежали на его совести. Он перекрестился.

Болото густо поросло травой. Подошвы Бонифаса чавкали в жидкой грязи. Почва зыбилась под ногами. Собственная сила Бонифаса, вес его тела предательски обращались против него. Он слышал, как во все стороны запрыгали лягушки. Ноги у него промокли, и болото уже присасывало их. Вязкая тина хватала его за лодыжки. Он шёл. Чего бы он не дал, чтобы луна осветила эту невидимую сейчас мрачную пустыню. Вдруг его левая нога по колено провалилась в топь. И странно, тогда ему почему-то вспомнился святой Христофор. Он вытащил ногу и двинулся дальше. Идти становилось всё труднее, густая высокая трава была уже ему по пояс. Она стеной смыкалась вокруг. Преграда эта вдруг показалась ему опаснее зыбкой почвы. Всё сильнее становился запах тины и гниющих трав. Запах тления. Бонифас ещё мог вернуться на твёрдую землю. Он всё шёл вперёд. При каждом шаге он должен был напрягать мышцы ног и спины, вытаскивать увязнувшие в грязи ступни, вырываться из цепких объятий травы. Тяжкая усталость охватила его. Ведь он весь день работал как вол. И вдруг пришло искушение бросить борьбу, тихонько соскользнуть во тьме на сырую, водой пропитанную землю. Уснуть! Но, почувствовав, что его одолевает сон, Бонифас ужаснулся. Он знал, что стоит ему поддаться соблазну, и он упадёт в бездонную чёрную пропасть непробудного сна. Уснуть… Казалось, болото заколыхалось, затрепетало, возрадовалось: вон какой лакомый кусочек оно сейчас проглотит. Живое человеческое мясо… Бонифас широко раскрыл глаза, весь напрягся, согнул спину…

При каждом шаге ноги увязали почти до колен. С каждым мгновением немая борьба становилась всё яростнее, с каждым шагом Бонифаса сопротивление врага возрастало. Он втягивал в глубину болота стопы великана, который сам бросился в западню. Остановиться Бонифас теперь не мог: от тяжести собственного тела он увяз бы ещё больше. Снизу поднимался могильный холод, но от неистовых и тщетных усилий одолеть врага Бонифас обливался горячим и липким потом, насквозь пропитавшим его одежду. Он хватался за стебли болотных трав и, сам того не замечая, изрезал себе пальцы о края листьев, острых как нож. Машинально он сосал ранку и ощущал во рту противный вкус крови и тины. Что это? Земля под ногами как будто стала твёрже? Но радоваться рано — трава вокруг сомкнулась сплошной стеной. Бонифас вытащил из кармана складной нож и раскрыл его. И, прокладывая себе путь этим оружием, шаг за шагом продвигался по гиблой топи.