Проснувшись, супруги Меркадье, узнали все новости сразу: возвращение Сюзанны, отъезд Пейерона, болезнь девочки… Полетта бросилась к Денизе, — та ещё нежилась в постели. Боже, как она была мила!

Выслушав Полетту, она попросила:

— Расскажи мне побольше об этом крестьянском парне. Вот герой! Вы наградили его?

— Ах, нет, не успели. Он сразу же ушёл. Надо будет исправить эту ошибку. А что, если девочка умрёт?

— Ну, ну. Перестань! Так вот сейчас и умрёт!

Ивонна и Паскаль встретились под кедрами. Оба сели на низкую, сгибавшуюся под их тяжестью ветку и тихо покачивались. Небо опять было ясное, вернулась хорошая погода и летняя жара.

— Как, по-твоему, опасная у неё болезнь? — спросил Паскаль. — Из-за чего она заболела, как ты думаешь? Из-за меня?

— Да что ты дурака валяешь. Ты же знаешь, из-за чего…

Они умолкли, подавленные бременем тайны, которую им надо было хранить. Оба задумались. Потом Паскаль сказал вполголоса:

— Слушай, Ивонна… пусть лучше думают, что это всё из-за меня… Конечно, это враньё. Но так будет лучше. Как ты думаешь, что у неё? Простуда? На горе, наверно, холодно ночью, да ещё дождь лил…

— Замолчи, пожалуйста. Я бы и днём-то умерла там от страха…

— Лучше бы я сам её нашёл. Меньше было бы разговоров…

— А как бы ты её донёс домой? Тут нужен взрослый мужчина.

— Напрасно думаешь! Я сильный.

Паскаль обиделся. Он с ненавистью вспоминал о Бонифасе, об этом верзиле, которого в деревне звали «безотцовщина». Какой у него некрасивый приплюснутый нос. А в Бюлозе, верно, вовсю чешут языки…

После утреннего кофе и бессвязного, как всегда, разговора с Денизой, болтавшей всякую чепуху, Пьер отправился на половину госпожи Пейерон справиться о здоровье Сюзанны.

Бланш встретила его без всякого кокетства и от этого сразу стала совсем другой, и Пьера это взволновало. До такой степени, что он обнял эту ненакрашенную, кое-как причёсанную женщину с влажными следами слёз на бледных щеках. Она высвободилась из его объятий. «Нет». — «Бланш!» — «Нет!» Пьер позабыл и о Сюзанне и обо всём на свете. Для него ничего не существовало, кроме сумасшедшего влечения к Бланш. Он был полон страсти в этот утренний час. Но госпожа Пейерон отстранилась и указала на открытую дверь в комнату Сюзанны. Девочка была без сознания и что-то тихонько говорила в бреду.

— Друг мой, — прошептала Бланш. — Здесь… сейчас… невозможно…

В его ответе сказалась чисто мужская грубость и жестокость.

— Ах вот как? — язвительно сказал он. — Я и забыл, что ваш супруг только что уехал…

Даже не заметив этой циничной насмешки, она прошла в соседнюю комнату взглянуть на девочку, потом вернулась. Пьер уже успокоился.

— Извините меня, Бланш.

— Не извиняйтесь. Подождём немного, а потом я вам всё скажу… Я столько передумала за эти два дня…

Пьер вздрогнул. Он боялся понять её.

— Что ты хочешь сказать? Нет, я, верно, ошибся, ослышался… Бланш!..

Она покачала головой и вдруг торопливо подошла к окну.

К крыльцу подъехал пыхтящий, торжествующий автомобиль. Из него вылез доктор Моро, в сером пыльнике и в огромных очках.

Он осмотрел больную, попросил рассказать, что с ней случилось. Что ж, поставить диагноз тут очень просто. Картина самая типичная. Воспаление лёгких. Ничего удивительного. Пугаться не нужно. Только шесть дней опасных. А затем…

Где тут можно вымыть руки? Вы меня извините, мадам Пейерон, что я приехал только в десять часов, но меня срочно вызвали к больной. Случай, к несчастью, крайне тяжёлый, куда серьёзнее, чем с вашей дочкой… Вы разрешите мне сказать два слова мосье Меркадье?..

Пьер, сидевший один в гостиной, злой, охваченный нервным возбуждением, страхом и любовной тоской, вскочил на ноги, когда доктор Моро вернулся один.

— Ничего серьёзного, доктор?

— Нет, как будто… Воспаление лёгких… От него можно выздороветь, можно и умереть… Я не о том хотел поговорить с вами…

— А как же, доктор, с этой девочкой?

— Да не о ней речь… Должен сообщить вам неприятную весть… Нынче утром в «Альпийской гостинице» скончалась ваша тёща. От эмболии. Поздно меня позвали…

XLIV

Когда смерть приходит в мир, лишённый всякого величия, словно ужасная карнавальная маска, какое противоречие возникает между будничными делами живых и страхом перед нею, между житейскими мелочами и тайнами могилы, пугающими тех, кто окружает новопреставившегося; она придаёт каждому их слову, каждому вздоху что-то кощунственно издевательское, а каждому незначительному эпизоду томительных долгих дней, когда ещё продолжается пребывание умершего среди ничтожества живых, фальшивую торжественность, с которой могут сравниться лишь трагические эффекты самых глупых и напыщенных оперных постановок.