Бог весть почему, но лето ещё усиливает эту фальшь, эту мерзкую, лживую игру со смертью. Быть может, потому, что очень уж не гармонирует траур с ясным небом, с летней жарой, или хуже того: очень уж трудно людям, равнодушным к покойнику, сохранять горестный вид, когда они обливаются потом, когда жужжат над ними мухи, комнату наполняет ужасный смрад, исходящий от трупа, а окон нельзя отворить из-за безжалостного солнца.

Всё началось воплями Полетты. Жалостными и комическими воплями. Пронзительными испуганными криками. Они доносились из верхнего яруса башни, из туалетной комнаты. Всегда очень плохо выбирают место, чтобы сообщить дочери, что её мать поутру умерла. Полетта в эту минуту как раз полоскала рот, держа в руке зубную щётку и положив перед собой круглую коробочку с зубной пастой «Victoria». От неожиданности она опрокинула коробку с пудрой и бросилась на колени, чтобы подобрать пуховку. Ползая на коленях, она вдруг поняла, что подбирать сейчас ничего не надо — ведь у неё умерла мать, и тогда понеслись её крики, пронзительные, душераздирающие вопли.

Пьер с досадой смотрел на эту сцену, на обнажённые плечи Полетты; мысли у него были совсем неуместные, от этого ему стало стыдно, и он чуть не заплакал. Нелепо. Нелепо. «Бедная моя девочка!» — пробормотал он, и в голосе его звучала такая фальшь, такое притворство, что от стыда за эту ложь кровь бросилась ему в лицо. Полетта произнесла: «Мама», но слово это не имело в её устах значения, не вызывало никакого реального образа или хотя бы призрака. Слово это реяло в воздухе, словно пытаясь вызвать воспоминание об ушедшей. «Мама…» Вся прелесть детства и вся ложь повседневной жизни. А также свирепый эгоизм: дорога указана, теперь между нами и могилой уже нет нашего естественного предшественника в смерти, нет заслона — нет матери, которая должна умереть первой. Она умерла. Конец. Теперь очередь за нами.

Пьер говорил, произносил одну фразу за другой, совершенно лишние, но исполненные благородства. Да уж, что касается благородства, то его было хоть отбавляй. Когда кто-нибудь умрёт, люди считают себя обязанными хоть на минуту не быть собаками и свиньями, какими они бывают каждый день. Пьер говорил. Он прислушивался к своим словам, таким лживым, лживым словам. Совсем не то было у него на уме. Полетта теперь плакала, уткнувшись в подушки. Она сказала: «Какой ты добрый!..» — хотя совсем этого не думала, — но в такую минуту непременно надо было, чтобы Пьер стал добрым. Пьер говорил. Он говорил о госпоже д’Амберьо в прошедшем времени изъявительного наклонения.

Крики Полетты донеслись до слуха Ивонны и Паскаля, забравшихся в беседку тётушки Эдокси. Они сидели там серьёзные, чинные и вели разговор о воспалении лёгких, но обоих переполняли мысли и чувства, которые невозможно было высказать. Паскаль в кратких словах вынес окончательный приговор своей бабушке. Он строго осудил её за ту роль, какую она сыграла во всей этой истории.

— Очень просто, — сказал он в заключение. — Хоть она мне и бабушка, но она дрянь.

Ивонна глупо хихикнула.

— Слышишь? — вдруг сказала она. — Кто-то кричит. Что это там делается?

Оба во весь дух помчались к замку.

Когда Паскаля выпроводили, сказав ему тихонько: «Нет теперь у тебя бабушки, милый… больше ты её не увидишь», — он прежде всего вспомнил, как только что обозвал бабушку, и ему стало ужасно стыдно. А затем он подумал с вызовом: «Ну и что ж?» Он не плакал. Он только сказал: «Значит, она умерла?» — сказал просто, потому что впервые говорил о смерти кого-то из своих близких и хотел проверить, какое впечатление произведёт на него теперь слово «смерть». Слово это прозвучало вполне естественно — такое же слово, как и все прочие… Но он совсем не представлял себе, что будет дальше…

Он вышел во двор, где ждала Ивонна, и сказал ей самым непринуждённым тоном, чувствуя, однако, важность случившегося: «Ну вот… бабушка умерла…» И тут его охватило смущение. Ивонна выжидающе смотрела на него, а он не знал, как должен вести себя мальчик, который потерял бабушку.

Впрочем, всё определилось именно этими словами: «Паскаль потерял свою бабушку…» Потерял? Странное выражение. Потерял… Будто мячик или кошелёк… Потерял!

Затем весть дошла до господина де Сентвиля. Но для него эта смерть была катастрофой, совершенно раздавившей его; лицо его окаменело, мгновенно исчез куда-то дух критики. При первых же словах Пьера он рухнул на стул, потом, махнув дрожащей рукой, указал на дверь. Пенсне его спало и повисло на цепочке.

Он судорожно теребил бороду. Он не сказал ни слова, только ещё раз показал рукой: уйди. Пьер удалился.

Старик остался один в столовой, куда Пьер пришёл сказать ему о несчастье. Он тупо смотрел в одну точку. Не мог собраться с мыслями. В голове проносились неясные картины. Беспорядочный рой воспоминаний: молодость, детство, прошлые встречи с сестрой в такие же летние дни. Он прошептал: «Мари!», но имя это упало в бездну молчания и растерянности, не вызвало отклика в душе Паскаля де Сентвиля, не возродило образа умершей. Ему вспомнились черты покойной матери, скончавшейся двадцать лет назад, но дочь нисколько на неё не походила. Он говорил про себя: «Мари умерла, я никогда больше не увижу её живой, скоро её закопают в яму, кончена история её жизни, жалкая и длинная история, совсем неинтересная для чужих, только я один ещё могу кое-что понять в ней, только я один буду вспоминать, кончена нелепая история. Умерла Мари, умерла в деревенской гостинице, одна-одинёшенька, мы поссорились, и теперь уже не помиримся, поздно. Мари, боже мой, Мари…»

Горячие слёзы, крупные и ровные тяжёлые капли медленно текли по щекам графа, цепляясь за волоски бороды и расплываясь у губ. Никогда бедняга не чувствовал так ясно, что лицо у него истёртое, изношенное, как старая кисточка для бритья. Никогда он так ясно не сознавал, что годы отняли силу у его рук, лишили гибкости его ноги, сделали дряблым тело, растянули кожу, и она болтается на рёбрах, не покрытых мышцами, а живот отвис и вздулся. Астма стеснила дыхание, к ней примешивалась и другая боль, острая, мучительная: сначала только кололо в сердце, а потом, всё возрастая, боль захватила и плечи, и руки, и бока, распространяясь, как лучи света.