Пётр Горчаков был представителем небольшой, но не менее важной группы членов ЦК от Вооружённых Сил, которых в послевоенных составах Центрального Комитета всегда насчитывалось около 8%. Сам Горчаков поднялся по служебной лестнице до поста начальника политуправления Ракетных войск стратегического назначения, занимая эту должность с 1970 по 1984 г., и кандидата в члены ЦК с 1971 по 1986 гг. Он родился в деревне и происходил из семьи потомственных каменщиков, проживавших в Липецкой области. Как и Всеволжский, он родился в ноябре 1917 г. Мать, старшая сестра и два брата умерли во время гражданской войны, и его отцу пришлось в одиночку поднимать оставшихся детей — дочь и трёх сыновей. Отец Горчакова работал каменщиком на сахарном заводе и в начале века участвовал в русско-японской войне, где получил тяжёлое ранение. Он недружелюбно относился к царской власти. Горчаков впоследствии вспоминал, что в 1924 г., когда ему было всего семь лет, отец рассказал ему о смерти Ленина, и это известие «глубоко его потрясло». От сбежавших владельцев сахарного завода остался дом, который, как рассказывал Горчаков, «можно было назвать дворцом». В этом доме была организована школа, там же размещались библиотека, а на втором этаже — кинотеатр. Горчаков вспоминал, как он облачённый в красные штаны, с синим галстуком на шее, гордо провозглашавшего, что ему 10 лет, и он — ровесник Октябрьской революции. Секретарём обкома партии в то время был Иосиф Варейкис, ленинист-сталинист, о котором рассказывалось в главе 2 и который являлся полномочным членом ЦК в 1924–1937 гг. (до своей гибели в водовороте Большого террора). Как же интенсивно он работал! Когда в начале 1930-х гг. в Липецке строился литейный завод, местные комсомольцы были мобилизованы на рытьё траншей под бетонные фундаменты. Варейкис приезжал на стройплощадку ночью, причём без предупреждения (а не так, как это делали впоследствии партийные лидеры — с предварительным оповещением и шумной рекламой) и имел обыкновение на следующее утро рассказывать директору завода обо всех творившихся там безобразиях. Позднее Горчаков работал шофёром в колхозе, в 1937 г. его избрали секретарём местного комитета комсомола. То было, — по словам Горчакова, — трудное время. Комитет комсомола, например, получал шифрованную телеграмму, требующую сообщить, сколько врагов народа удалось разоблачить и что делается для ликвидации вражеских элементов. В конце концов комсомольцам обычно удавалось удовлетворить центр сообщениями о том, что никаких врагов народа выявить не удалось, но зато на производстве были побиты все мыслимые рекорды.

Горчаков имел незаконченное среднее образование, а позднее обучался в Воронежской партийной школе. Он продолжал работать в местном комсомоле в качестве пропагандиста и организатора политического образования. Одновременно он увлёкся литературой и прочитал от корки до корки Пушкина, Гоголя и Достоевского. В 1938 г. его призвали в армию. Позднее Горчаков вспоминал, с каким рвением он изучал армейский распорядок дня: в 6 часов утра подъём, завтрак, служебные обязанности, отход ко сну. Он сомневался, сможет ли ложиться спать позже часа ночи, чтобы иметь время для завершения образования, и вставать утром вместе со всеми? Но ему всё же удавалось находить время для учёбы, и он наконец сдал экзамены за среднюю школу. Через пару месяцев его выдвинули на должность политрука. В 1939 г. (одновременно с Нуриевым) он вступил в партию. Тогда было непросто преодолеть все необходимые формальности, поскольку требовались рекомендации пяти человек, состоявших в партии не менее 10 лет каждый. По воспоминаниям Горчакова, одним из них был председатель колхоза, в котором он раньше работал, ещё один работал в уездном исполкоме, расположенном в 20 с лишним километрах, третий являлся директором местной фабрики. Все они обязаны были присутствовать на собрании, на котором ставился на голосование вопрос о его приёме в партию, то есть порядок приёма сильно отличался от того упрощённого подхода, который стал применяться позднее. Вскоре Горчаков стал секретарём партийного комитета батальона, расположенного в Чите (на Дальнем Востоке), а затем Воронежский обком отозвал его обратно и направил в качестве политинформатора в его родную деревню. Потом неожиданно началась война: он узнал об этом случайно, во время поездки за покупками с сестрой. Вскоре радио подтвердило эти слухи.

Горчаков обнаружил себя в списке имевших броню (отсрочку от призыва в армию), но потребовал, чтобы его отправили на фронт [418] . После ранения и лечения в госпитале он вернулся на работу в полковой комитет партии, став затем политическим комиссаром гвардейского полка. В итоге всю войну Горчаков провоевал в пехоте. Поначалу, вспоминал он, солдаты сражались без особого ожесточения. Германские войска просто превосходили их по численности. Но позднее, когда немцы стали сжигать деревни вокруг Москвы и систематически забивать крестьянский скот и даже цыплят, все российские солдаты, не исключая самого Горчакова, начали испытывать ненависть к захватчикам. Он трижды был ранен и всю жизнь носил в себе пять неизвлечённых минных осколков. Это ранение он получил в 1943 г. во время проходившего под его руководством форсирования Днепра, за которое был удостоен звания Героя Советского Союза [419] . Позднее Горчаков участвовал в Параде Победы на Красной площади в Москве. Его участие в этом параде одобрил член Военного Совета 38-й армии Алексей Епишев, ставший впоследствии начальником Главного политического управления Вооружённых Сил. На параде Горчаков маршировал бок о бок со своим начальником, главой политуправления 4-го Украинского фронта Леонидом Брежневым [420] .

Партийное руководство с большой неохотой позволяло людям с таким положением и опытом, какими обладал Горчаков, увольняться из армии. Его знакомство с Епишевым и Брежневым, безусловно, также этому способствовало. Поэтому после окончания Военно-политической Академии им. Ленина его направили на политическую работу в войсках, размещённых вначале в Белоруссии и на Украине, а затем в Эстонии. Отношения армии с местным населением в Эстонии выстраивались тогда непросто. Русских всегда обслуживали в в магазинах в последнюю очередь, и, по словам Горчакова, его жена не раз возвращалась домой «вся в слезах». У самого Горчакова возникали разногласия с руководством Компартии Эстонии, которое пожаловалось на него в ЦК. Он был переведён на Дальний Восток и, пережив ещё несколько перемещений по службе, оказался в конце концов в командовании Ракетных войск стратегического назначения, где проработал до ухода на пенсию. 1970-е гг. стали временем наиболее быстрого развития советского ядерного арсенала, когда на вооружение было принято новое поколение стратегических ракет. Но обязанности Горчакова ограничивались политическим просвещением в войсках, а его опубликованные труды чаще всего касались собственного военного опыта [421] . Он избирался депутатом Верховного Совета СССР четырёх созывов, награждён двумя орденами Ленина и многими другими знаками отличия.

5.3. Пётр Горчаков (репродукция с портрета, написанного в 1974 г. в связи с его избранием депутатом Верховного Совета СССР. РГАКФД, г. Красногорск)

Горчакова избрали кандидатом в полномочные члены ЦК в 1971 г. Впервые он стал делегатом съезда партии в 1961 г., где слушал доклад Хрущёва, но следующее его избрание делегатом съезда произошло десять лет спустя. Тогда Горчаков представлял многочисленную группу войск, размещённых около Владимира, где он достиг командных высот. На последующих съездах он являлся делегатом от Калужской областной партийной организации и ещё дважды выбирался в состав ЦК. Поначалу Горчаков не придавал особого значения выдвижению Хрущёва в руководители партии, но, по его мнению, именно политика, инициированная Хрущёвым, в итоге привела к разрушению Советского Союза. Первыми в ряду его ошибок Горчаков называл урезание личных приусадебных участков колхозников и ограничение количества скота, которое те имели право содержать. Далее последовали директивы о сокращении числа малых деревень, создании агрогородов и запрещении малых форм промышленных предприятий. С точки зрения Горчакова, Хрущёв оставлял желать лучшего и при личном общении, и это его мнение явно не смягчалось известным восторженным отношением лидера партии к вооружённым силам в целом и к стратегическим вооружениям в особенности. Напротив, Брежнев, как считал Горчаков, в первые десять лет правления отличался глубокой рассудительностью, но затем был испорчен безмерными восхвалениями, а в последние четыре года своего правления просто подписывал документы, не вникая в их содержание. Два раза Брежнев просил освободить его от занимаемой должности, но обе просьбы не были удовлетворены.

Как и в случае с министрами и первыми секретарями региональных комитетов партии, на уровне руководителей Вооружённых сил в период правления Брежнева укрепилась и стала ещё явственнее взаимосвязь между занимаемой должностью и правом её обладателя на членство в ЦК. Так, например, начальник Главного политического управления Вооружённых сил, которое являлось частью партийного аппарата, в тот период на всех съездах партии избирался полномочным членом ЦК. То же самое касалось начальника Генерального штаба и главнокомандующего Ракетными войсками стратегического назначения. Главнокомандующий ВМФ адмирал Горшков был членом ЦК начиная с 1961 г. Главнокомандующий объединёнными вооружёнными силами стран Варшавского договора стал сначала кандидатом в члены, а после 1971 г. — полномочным членом ЦК. В ЦК были представлены также командующие несколькими военными округами, включая Московский, Ленинградский и Киевский, но они чаще избирались кандидатами. Реже в состав ЦК вводили высших офицеров политических органов, хотя начальник политуправления Московского военного округа был во времена Брежнева кандидатом в члены ЦК, как и предшественник Горчакова в Политуправлении Ракетных войск, избранный кандидатом в члены ЦК в 1966 г. В своё время представительство военных в ЦК достигало наивысшего уровня именно в те периоды, когда политическое влияние Вооружённых сил было самым низким [422] . Напротив, в брежневские годы представительство военных было относительно умеренным, но достаточным, чтобы они имели возможность предъявлять беспрецедентные требования на выделение ресурсов для военных нужд.

Завершая рассмотрение примеров [типичных представителей элиты того периода], можно в заключение отметить два фактора, каждый из которых характеризует важные черты сохранения преемственности власти. Во-первых, представители ЦК, о которых речь шла в главах 3 и 4, занимали важные руководящие посты в эру кадровой стабильности при Брежневе. К их числу относились и Байбаков, и Патоличев, и Новиков, и Журин. А, во-вторых, три человека, о которых рассказано в данной главе: Нуриев, Всеволжский и Горчаков, имели немало общего с теми, кто избирался в ЦК до них. Хотя они впервые попали в Центральный Комитет в конце правления Хрущёва (Нуриев) или уже в брежневские годы (Всеволжский, Горчаков), они также представляли второе поколение советской элиты. Подобное постоянство является, как мы убедились, важной особенностью советского руководства тех лет.

Если пленумы хрущёвского Центрального Комитета представляли собой открытые коллективные образования, имевшие некоторые основания претендовать на роль партийного парламента, то в брежневское время они стали проводиться реже, в менее многочисленном составе и постепенно утратили своё значение в качестве места, где политическая элита могла влиять на принимаемые решения. Вместе с тем при проведении пленумов стали присутствовать элементы режиссуры. Как вспоминал министр угольной промышленности Борис Братченко, существовала хорошо отработанная процедура проведения пленумов, где были расписаны места, которые должны занимать его участники, причём в первых рядах рассаживались представители энергетических, промышленных и других министерств, руководивших отраслями тяжёлой промышленности, а задние ряды отводились представителям культуры, образования и других менее затратных отраслей [423] . Все пленумы, на которых он присутствовал, производили впечатление некоторой искусственности происходящего. Как он вспоминал, «…заранее был согласован список выступающих, тексты их выступлений также были заготовлены заранее». Ему самому довелось выступать дважды на съездах партии, но всего один раз на пленуме ЦК. Тогда его заранее пригласили в соответствующий отдел аппарата ЦК и попросили ознакомиться с текстом написанного для него выступления. «Что, — удивился Братченко, — вы полагаете, что я собираюсь устроить контрреволюцию?» Всё на пленумах носило формальный характер, он не мог припомнить ни одной дискуссии. Напротив, в Совете Министров происходили, по его словам, ожесточённые сражения. По воспоминаниям других членов ЦК, например, директора Института США и Канады Георгия Арбатова, «…перед пленумом звонили из аппарата ЦК и предлагали выступить по определённому вопросу, но только проекта речи не присылали, и уж если давали слово, ты был свободен говорить, что захочешь; но приходилось отдавать себе отчёт о последствиях, если занесёт «не туда», тем более, что прецеденты погубленных карьер из-за непонравившегося выступления существовали» [424] .